Седьмой урок
Шрифт:
— Спасибо. Маленько отдышусь.
Не выпуская портфеля из рук, доктор откинулся на спинку дивана.
— Район, знаете ли, у нас новый. Разбросанный. А филиал никак не откроем. Деремся.
— Деретесь?
— Да. Не на жизнь, а на смерть. Здание отвели хорошее. Каждому желательно захватить. Уже три месяца воюем.
— Отдышкой страдаете? — прислушался к неровному дыханию старого врача Богдан Протасович.
— Стараюсь преодолевать. Не распускаюсь.
— Курить бросил?
— Бросаю. Больным
— Район, говорите, большой?
— Обширный.
— Молодежь помогает?
— Молодежь у нас работящая. Только хворают некоторые. Гипертония. Сердечко. Почки.
Богдан Протасович сочувственно глянул на запыхавшегося коллегу, присел рядышком, взял руку врача, пощупал пульс.
— Ого, давленьице!
— Вы так, без аппарата, на ощупь? — с профессиональным уважением осведомился врач.
Вага строго-настрого предписал:
— Отдых. Никаких нервов. Абсолютно выключайте центральную. Утренние прогулки, воздушные ванны. Нам надо крепиться, голубчик, ничего не поделаешь.
И снова сочувственно посмотрел на коллегу:
— Небось, подняли с постели?
— Что вы, еще одиннадцати нет. Меня из детдома…
— Из детдома? — припоминал что-то Вага.
— Да. Пригласили на праздник. У них слет сегодня всех воспитанников.
Ваге вспомнилась встреча в яблоневом саду, стройная девочка-былиночка.
Старый врач приподнялся с дивана, прислушался:
— Разрешите, выйдем на балкон? Наверно, хор еще слышен…
Над холмом горела разноцветная, праздничная гирлянда. Светящиеся квадраты окон глядели зорко и строго.
— Я у них нечто вроде дамы-патронессы, — проговорил сельский врач, опираясь на перила балкона, — недавно маленькая тревога была, занесли вирусный…
И доверительно, как медик медику:
— Наш детдом, знаете ли, показательный. Можно сказать, наилучший во всем крае. Заслуженное внимание. Ну и, само собой, соответствующая хлопотность. Всем любопытно наведаться. Множество гостей. Некоторая неувязка получается: одни детдома несправедливо забыты, другие слишком посещаемы.
— Да, вирусный — коварная, гнуснейшая штука, — нахмурился Вага.
— Представьте, относительно легко ликвидировали. Схватились вовремя. И потом новый препарат. Может, слыхали — актин?
— Да, краем уха… За всем новым не угонишься.
— Святые слова. Я сам не большой поклонник новомодного. Однако на сей раз вполне оправдалось. Детвора легко переносит. Никаких побочных.
— Выслали отзыв?
— К стыду признаться — второпях, в беспокойствах не собрались. Нам из Москвы препарат доставили. Помнится — зарубежный.
— Почему зарубежный? Почему непременно зарубежный?
— Не знаю, право. Я тут в районе засиделся. Много хворал. Отстал несколько. Но разговор такой есть.
— Уверяю, препарат наш,
— Тем более рад. Непременно вышлем отзывы и благодарность. Должно быть, ленинградская или московская лаборатория?
— Местная, краевой филиал.
Вага принялся расспрашивать врача о результатах применения препарата. Вместо ответа старик указал на праздничные огни, горевшие над холмом. Всматривался в темноту, стараясь угадать, что происходит сейчас там, за светящимися квадратами окон:
— Малышей скоро уложат спать. Старшие уйдут с дружинниками — сад молодой у самой реки. Дамбу размыло, надо укреплять…
— Вы уверены, что детдом вне опасности? Я имею в виду движение льда?
Врач удивленно посмотрел на Богдана Протасовича:
— Может, знаете инженера Петрова? Наш земляк. Старожил. Депутат нашего Совета. И в качестве депутата лично строительную площадку осматривал и благословил. Можете не сомневаться.
Постояли еще немного, радуясь праздничным огням.
Старый врач пожаловался на сквознячок — вернулись в горницу.
— Да, кстати, — вспомнил старик, — слышал, у вас там, в филиале, один человек работает — Шевров. Шевров Серафим Серафимович.
Вага уперся руками в край стола, рассеянно смотрел на свои руки.
— Серафим Серафимович Шевров, — повторил врач.
Богдан Протасович попытался запрятать руки в карманы пиджака, затем сложил на коленях, потом снова уперся в край стола.
— Этот Шевров с моим младшим братишкой медицинский оканчивал, — рассказывал врач, — по-свойски к нам захаживал. Любопытнейший молодой человек недюжинных способностей.
Вага готов был оборвать собеседника, ничего о Шеврове слышать не хотел.
— Живой, непосредственный, смелой мысли…
— Вы о ком говорите? — воскликнул Вага.
— Да о Симочке. О Серафиме Серафимовиче Шеврове. Искренний, добропорядочный молодой человек был. Душа общества.
— Душа общества, говорите?
— Да. Вечно с великими планами носился.
— Вы это о Шеврове говорите?
— Да, о Симочке. Забрасывал всяческими планами: «Мы создадим, мы добьемся…»
— «Создадим, добьемся…» — Вага вскочил. — А знаете, это страшно!
— Страшно? Вы о чем говорите?
— О Симочке, о Симочке. Сознаете ли весь ужас сказанного?
— Ужас? Вы озадачили меня, коллега! Я говорил о хорошем…
— Да-да, продолжайте, пожалуйста, о хорошем молодом человеке. Продолжайте, это очень любопытно.
Но Богдан Протасович не слушал, дальнейшее представлялось безразличным — подробности, частности. Важно было не случайное, а нечто другое; собственно говоря, Богдан Протасович еще не мог уяснить, в чем заключалось это нечто, что взволновало его, почему жизнь этого человека так больно задела его.