Седьмой урок
Шрифт:
Ремонт в квартире погибшей произвели аккуратно, не нарушая покоя соседей. Работали люди надежные, Саранцев остался доволен их расторопностью и мастерством.
Шашеля не обнаружили. Но ценностей изъяли на изрядную сумму, хватило бы на годичное содержание образцового детского сада.
Анатолий сразу признал — в груде награбленного добра — черный, мерцающий камень. Сверкнул вдруг круглым глазом птицы, вырвавшейся на волю. Двойная роза усложненной огранки. Тонкий кружевной кант по рундисту — мастер не гнался за сохранением веса камня, не дрожал над каратами, стремился к наилучшей
Должно быть, именно эта чернота в потемневшем серебре охраняла бриллиант от алчных глаз, жадных и невежественных рук — не усмотрели в нем особой рыночной ценности. Пока однажды девушка из далекого края…
Анатолий думал о девушке с чистыми детскими глазами и безвольно обмякшими руками. Перекати-поле, утратившее племя и род.
Он все еще смотрел на мерцающий камень.
Утаенная, украденная краса.
И краса для всех людей.
— Товарищ следователь!
Анатолий очнулся.
Следователь?
Да, это его окликнули. Следователь… Да, конечно, преступление раскроют. И он, Анатолий, немало потрудился для этого. Но он стремился к другому, большему — предупредить! Что помешало? Неопытность, нерасторопность? Стечение обстоятельств, время — упущенное время?
Следователь Анатолий Саранцев поднялся, зашагал по комнате, отдавая положенные в подобных случаях распоряжения.
Предстояло встретить тех, кто явится за награбленным добром.
Надо было создать для них благоприятные условия. Печати с комнаты были сняты. Появились новые жильцы, железнодорожники, постоянно находившиеся в отлучке. По мысли Саранцева, это должно было поощрить, подхлестнуть Роева и его сообщников.
Саранцев угадывал телефонные звонки Егория Крейды, выжидательное молчание, слышное, перехваченное спазмой дыхание. И только уж потом:
— Крейда звонит!
На этот раз — по собственным словам Егория — он беспокоил Саранцева ввиду чрезвычайного обстоятельства:
— В данный момент не имею возможности просигналить: прохожие девицы повисли над телефоном. Однако поторопитесь до меня — не пожалеете!
Анатолий не торопился. Теперь, когда дело Роева приближалось к завершению, Крейда мог только помешать, вспугнуть преступника. Но Егорий настаивал, просил «подмогнуть», повторял, что подвернулось чрезвычайное, все сошлось вот так в его руке:
— Сами увидите!
Егорий снова обращался к Саранцеву по имени-отчеству, но в этом уже не было ничего школьнического, докладывал равному, с которым предстояло совместно действовать; Анатолий прислушивался к торопливому, самоуверенному говорку Крейды, и эта нагловатая самоуверенность коробила молодого следователя.
И все же он вышел на встречу с Егорием. Но угодливый, не нарушающий статей, не совершающий преступлений, а напротив, содействующий Крейда тревожил его не менее преступника Роева: — что же человеческого в человеке?
Крейда по-своему расценил душевное
— Не доверяете? Предполагаете — путаю вас? Вы все время такое думаете: путает рецидивист Крейда. Вот что вы думаете. Разве не вижу.
На углу, неподалеку от цветочного магазина, Крейда остановился.
— Здесь. Сейчас выйдет!
Роев вскоре вышел. Задержался в дверях — черное пятно с белым, сверкающим в изломах, целлофановым бликом: сквозь грани изломов просвечивались белые розы.
— Цветы! — вырвалось у Крейды. — Видал, цветы. Второй раз с цветами направляется.
Он так и впился рыжими глазами в укрытые целлофаном розы, потом кинулся следом за Роевым, таясь в толпе, прячась за спинами людей.
Подвернулась машина, такси. Роев остановил машину, наклонился к водителю, сказал что-то коротко.
Водитель озорно осведомился:
— У вас тут уже и кладбище имеется?
— Все как у людей, — неловко придерживая цветы, умащивался в машине Роев.
— Давайте за ним! — торопил Анатолия Крейда, кинулся на дорогу, остановил первый встречный «москвич».
Осенние сумерки сгущались исподволь, в долине накоплялись уже тени, и примыкающая роща стояла черной стеной с едва озаренными вершинами старых, поднимающихся над молодой порослью берез и елей.
— Снимите шляпу, — потребовал Крейда, — пристроимся к чужим похоронам, чтобы не заметил нас…
Завершая дневные дела, люди повсюду спешили, и Крейда торопил Саранцева:
— Пошли боковыми, давайте сюда. Я знаю тут правильную дорожку.
Он двинулся первым, свернул с главной аллеи на едва протоптанную тропку, заросшую степными травами. Она терялась в березняке, сливаясь с большой, исхоженной дорогой — это была дорога живых через кладбище на работу, на фабрики, заводы, стройки. Тут было пустынно в часы работы и оживленно в часы смен.
— Пройдем рощей, — подсказывал Крейда, — подойдем незаметно.
Он вдруг остановился:
— Разбираетесь в их номерах?
— О чем разговор, Крейда?
— Не поняли меня? — он снисходительно поглядывал на Анатолия; рыжие глаза озорно заиграли — сейчас подойдем, сами увидите.
И все еще не мог успокоиться:
— Заметили — цветочками, цветочками украсился!
И зашагал еще осторожнее, подал знак, чтобы теперь все тихо, чтобы ветки не задеть. Шли в обход рощей и кустарником, Крейда воровато пригибался к земле, то и дело останавливался, прислушивался. Где-то на другом краю доигрывал последний марш оркестр, где-то произносили последнюю речь…
Целинная степная земля перемежалась развороченной сырой глиной.
— Здесь! — шепнул Крейда.
Впереди по только что проложенным аллеям бродил сутулый человек; сразу бросалась в глаза странность его поведения — он то подходил к ограде, опираясь локтями на железные прутья, смотрел на могилу, то удалялся, чтобы вернуться вновь. И снова склонялся над могилкой, тиская цветы, не замечая, что смял их, и эти смятые цветы, бережно укрытые целлофаном, выглядели жалко и тревожно…
— Видал — кружит! — нашептывал Крейда. — Цветочками прикрывается. А сам поглядывает, где что…