Седьмой урок
Шрифт:
Анатолий останавливал Роева, заставлял повторять, допытывался, добиваясь достоверности, сопоставляя сказанное с показаниями свидетелей, данными экспертизы. Пытался восстановить все звенья происшедшего, судьбу и трагедию погибшей: рухнул мишурный мирок, пестрая картинка из модного журнала, узнала наконец, поняла все… Предстояла расплата за легкомыслие и легковерие. И за соучастие…
Появился страх. Боялась оставаться одна. Пугалась каждого звонка, шагов на лестнице. Пугалась чего-то на улице…
— Как вы сами
— А как хотите. Я не вам, я себе говорил. Живем не оглядываясь. Дальше, дальше! А что вокруг, кто вокруг? Разве ей такую жизнь подлую? Девчонка. Ребенок. Бестолковый, психованный, а все равно душа детская. Ее бы поберечь. Другую жизнь подсказать. А теперь что же?
Роев помолчал.
— Прошедшее вот как понимаем. Разбираемся! А в настоящем — кроты слепые, несчастные.
— На тридцать восьмую рассчитываете?
— Да у меня без тридцать восьмой алиби железное. Могу все отрицать. И ничего бы со мной, гражданин следователь, не совладали. Если б минута не подошла. В такую минуту настигли, гражданин следователь, душа перевернулась. Тридцать восьмая, говорите? А что ж — буду бить на тридцать восьмую. И досрочного добиваться стану. Как все. А только от себя куда уйдешь? Никуда не уйдешь, ничего не вернешь, гражданин следователь.
«А если не срок, а построже? Если строже, Роев?» — хотел было спросить Анатолий и не спросил.
Последняя страница дневника Марины Боса
Раньше я ничего не боялась, не понимала, что такое страх. Обо мне так и говорили:
— Страха на нее нет!
Читала, слышала — даже фронтовики рассказывали: бывает с каждым человеком, и надо преодолеть. Понимала, о чем говорят, но словно о дальних странах.
А когда случилось это… Нет, не страх — переболела. Все равно, когда во сне сбился с дороги и надо повернуть и не можешь, все закаменело.
А страшное пришло обычной телеграммой, в обычный день:
«ДЯДИ ГРИГОРИЯ НЕ СТАЛО…»
— Телеграмма пришла ночью, оставалась на почте до утра.
Это Валерка сказал. Он зашел за мной, звал в парк отдышаться после экзаменов. Увидел телеграмму, перечитывал, разглядывал почтовые пометки. Тася плакала. Бабця уткнулась в передник и замерла. А я все еще не могла понять, что произошло.
Смотрю в окно — лето, да вот — лето за окном. Говорю себе — лето! И ничего не вижу.
Не помню что было потом. Когда очнулась, в окне солнце. Смотрела на солнце, пока не стало больно глазам.
Дяди Григория не стало. Был он простоватый человек. Ласковый и суровый. И заботился о нас простодушно, чтобы все, как у людей, хата не хуже других в городе, солдатское дите обуто, одето; чтобы цвели и красовались, как жито. А мы кружились, форсили дорогими шмутками.
Почему
Его подолгу не бывало дома, командировки, нагрузки, перегрузки.
Он верил нам.
Он редко, только в особые дни говорил о своей солдатской службе, но всегда оставался солдатом — не знаю, как объяснить: все тяжелое брал на себя.
Мы жили за его спиной. Простодушную заботу принимали как должное. Ждали, когда улетал. И забывали о нем, когда прилетал. А ведь мы любили его. По-своему. Но боялись красивых слов. Больше всего боялись красивых слов и не нашли для него слов человеческих. И всегда было некогда.
Умирая, уже не видя, не узнавая никого, дядя Григорий проговорил:
— Земля, наша земля…
Вчера Мери Жемчужная сказала:
— Девочки, я, кажется, состарилась на школьной скамье!
Она кокетничает, наша Мери, это все напускное: нарядилась, расфрантилась, Самодельные сережки в ушах; дома, наверно, во все зеркала гляделась, любовалась собой.
Завтра — девятый класс. А должна была — в десятый.
Пропал целый год.
Могла пропасть вся жизнь.
ЗОЛОТОЙ ПЕРСТЕНЬ
Роман
Богдан Вага
В Москву Богдан Протасович прибыл после полудня. Не останавливаясь в столице, взял билет на самолет, спешил в свои Колтуши — так несколько нескромно в кругу друзей именовал он лабораторию экспериментальной микробиологии, которую возглавлял в течение последних лет.
Весь путь до Москвы прошел спокойно; в зарубежных поездках профессор Богдан Протасович Вага бывал не раз, чувство новизны сгладилось, и мысли его были заняты не внешними впечатлениями, а результатами симпозиума, встречами, дискуссиями. Сообщения советских ученых выслушали с должным вниманием, вопреки обычной сдержанности не скупились на похвалы; особо был отмечен доклад главы делегации, известного вирусолога, друга и однокашника Богдана Протасовича.
Не преминули вспомнить о поэте биологической науки.
А глава делегации всюду рекомендовал Богдана Протасовича в качестве обещающего, пылкого биолога.
Потом, в дороге, профессор Вага все время мысленно возвращался к событиям минувшей недели. Оставаясь внимательным собеседником, любезно откликаясь на каждое слово, умудрялся сохранять внутренний, сокровенный строй мыслей.
«…Океан выплеснул жизнь на сушу, и она овладела землей; жизнь проникнет сквозь пояса радиации и овладеет новыми мирами…»
В Москве на старой квартире его ждало письмо жены. Надушенный конверт, знакомые изломанные строчки, напоминающие разговор жеманницы: