Секретное досье
Шрифт:
– Тогда почему ты не покупаешь абонемент на мои похороны? – спросил я.
– Не знаю почему. Полагаю, потому, что немного поработав в этой отрасли, начинаешь гордиться своей способностью судить о людях.
– Спасибо.
Реплика, видимо, оказалась совсем неубедительной. Мы стояли, глядя друг на друга. Барни подошел к лифту и сунул перчатку в рукоятку, чтобы его нельзя было вызвать снизу.
– Я здесь единственный, – тихо заговорил Барни, – кто дал бы тебе полшанса, единственный. – Он помолчал. – Даже эта девушка наполовину убеждена. – Он взмахнул рукой. – Не важно, откуда я знаю.
Я хотел заговорить. Не помню, собирался я возражать, благодарить или извиняться, но он взмахнул тяжелой розовой ладонью.
– Не благодари меня. Скакун не имел той возможности, какая есть у меня. Благодарить тебе надо моего сержанта. Он там, на одном из грузовиков-генераторов, изображает меня. Мы просто учитываем, что для бледнолицых почти все высокие негры на одно лицо. – Барни приоткрыл рот в подобии улыбки, однако никакой радости в ней не было. – Любую неприятность он получит действительно напрасно.
– Подожди минуту… дай мне разобраться во всем этом, – попросил я.
– У тебя нет времени, дружище. Просто забудь, что ты видел меня, и линяй как можно скорее.
Голова у меня шла кругом. А что, если Барни съехал с катушек? Но я знал, что Барни прав. Слишком много маленьких загадок получали разгадку, чтобы это было чем-то иным, кроме правды.
– Нельзя, чтобы нас видели вместе, старина. Мне пора!
– Не дашь ли мне пистолет, Барни?
– Пушку, старик. Ты же не собираешься выстрелами прокладывать себе дорогу с этой вышки. Если ты и впрямь хочешь помочь себе, начинай говорить и языком проложи себе дорогу на самый быстрый самолет отсюда.
– Оружие.
– Хорошо. Хочешь дурить – дури.
Барни бросил мне пистолет и маленькую металлическую катушку, приготовленные для меня. Я задрал штанину и с помощью лейкопластыря прикрепил пистолет к правой ноге. Когда я опустил штанину, Барни подал мне темно-синий тонкий пояс из холстины. Глубина его была примерно пять дюймов – такие используют контрабандисты, перевозящие золото. Я расстегнул брюки и застегнул под рубашкой тяжелый, пропитанный потом пояс, набитый обоймами к автоматическому пистолету. Барни, забрав свою перчатку, перелез через край платформы. Он спускался по узкой лестнице и остановился, когда его шея оказалась на уровне моей ступни. Думаю, он гадал, вырублю я его ударом ноги или нет. Задумчиво посмотрев на мысок моего башмака, Барни прощальным жестом мягко стукнул по нему кулаком. Когда он посмотрел на меня, я снова поймал себя на том, что мой мозг фиксирует все детали. Я помнил его широкое красивое лицо, как все мы помним винтики на очках нашего дантиста.
– И не ходи плакаться к своему новому боссу, бледнолицый.
– Значит, Долби тоже убежден?
Я мысленно прокрутил все слова Долби и оттенки его отношения ко мне за последние несколько дней.
– Это у него раздвоенный язык – как нож и вилка, старик.
Я поставил ногу на подушку волос Барни.
– Вали отсюда,
– Именно такую любезность ты можешь оказать себе, – отозвался Барни. – Попробуй вертикальный взлет.
Путь вниз показался быстрее, чем путешествие наверх. Беловолосый парень переставил мой кейс в тень. Я взял его, и мы пошли назад к воротам. У ворот стоял грузовик, и водитель выходил, чтобы полицейский мог подогнать его к вышке. Дэнни Кайе вел серьезный разговор с пулеметчиком в джипе. Видимо, они обсуждали, не пойти ли в следующий раз вокруг вышки против часовой стрелки. Мы с беловолосым показали им наши пропуска, но они, похоже, не знали, что самый ходовой товар на острове удаляется от них. За воротами у нас стоял новенький «шевроле». Мы сели и поехали в столовую.
– В измерителях нет ртути, – сказал мне шеф, голос у него был хриплый, как у Фреда Аллена.
Спорить мне не хотелось, я был слишком голоден. В любом случае у вышки для испытания водородной бомбы нет холодильной камеры, так что какая разница.
Джин, стало быть, «наполовину убеждена». Я вспомнил, как она вела себя накануне вечером. Ее волосы блестели, а в глазах читалось сочувствие: она видела, что Барни груб со мной. Помню, как именно сказала Джин:
– Он хотел показать вам, что делает это по приказу, поэтому и сказал, будто уже поел. Он знал, что вы этому не поверите. Если он действительно такой крутой, как вы говорите, то, конечно, найдет предлог, чтобы покинуть ресторан.
Я хотел верить этому. Помню, как Джин охлаждала пыл Долби, хотя только выиграла бы, соглашаясь с ним. Возможно, однако, они уже пришли к соглашению на мой счет, и она одергивала его в моем присутствии, чтобы смягчить меня. Я помнил запах ее волос и мягкое тепло тела. И, назло Долби, притворялись, что шепчемся. Я помнил, как она выразила озабоченность насчет Скакуна и Барни. Я помнил ее пальцы с красными ногтями на своей руке, когда она спросила, понятна ли мне их позиция и то, что они сказали. И я помнил, что ничегошеньки ей не сказал.
Сборное здание офицерской столовой располагалось рядом с территорией администрации. Фасад был украшен искусственными цветочками в форме эмблемы того подразделения, которое ее возводило. «Сейчас вы зарабатываете несварение благодаря армейскому подразделению кейтеринга». Когда я вошел, в лицо мне ударил горячий воздух, насыщенный запахом барбекю и курицы.
Далее все было прохладно и тихо. Длинные белые столы, накрытые крахмальными скатертями, кувшины, наполненные водой со льдом, звенели, как верхние ноты ксилофона. Нержавеющая сталь, негромкий гул серьезных мужских разговоров, гудение кондиционеров. Это была реальность, это был мир – не сцена за окном; это было ложью.
Вишисуаз оказался щедро сдобрен свежими сливками, сквозь которые проступал ускользающий вкус лука-порея, сладкий и грубый, суп был холодным и не слишком густым. Стейк – нежным и кроваво-красным, с темной корочкой запекшихся соков и с гарниром из верхушек спаржи и pomme allumettes [22] . Кофе подали с клубничным слоеным тортом. Я съел его весь, выпил слабый кофе, откинулся на стуле и закурил «Галуаз блю». Маловероятно, чтобы за мое отступничество со мной разделались путем отравления.