Секретное досье
Шрифт:
20
Водолей (20 января – 19 февраля). Действия ваших друзей могут показаться странными, но помните, что ваше дурное настроение может на них повлиять.
Офицерская столовая была длинным зданием, сборным, как всё на Токве, и одноэтажным. Я прошел через ресторан – мимо простых накрахмаленных рубашек, единообразных коротких причесок. Обрывки немецких и фрагменты отрывистых венгерских фраз нитями паутины ложились на рубленую гарвардскую речь и растянутые гласные мужчин, так долго пробывших в Окридже, что он стал их постоянным домом. Я двигался медленно, прислушиваясь всем своим существом. Никто не проследил за мной взглядом, когда я вышел в салон, заставленный стульями, на мрачный трубчатый каркас которых были надеты толстые пластмассовые сиденья
– Да, сэр, – говорил лысеющий мужчина лет тридцати восьми, со слишком маленькими глазами, но крепким и загорелым подбородком.
– Но для меня Нью-Йорк – город. Мне нравится путешествовать, правда, но нельзя же просто болтаться по маленькому старому Нью-Йорку, парень!
– Нью-Йорк мне нравится, но я бы сказал, что он немного похож на Чикаго. Новый Орлеан – вот это город, вот это город!
– Значит, ты никогда не был в Париже, во Франции.
– Парле франсе. Я полгода прожил в Париже. Это последняя страна в мире, где женщины подчиняются мужчинам.
– То же самое и в Индии. Ты знаешь, что в Афганистане верблюд стоит дороже жены? Этот старик ехал верхом на своем верблюде. Я встречал его и раньше и знал, что он немного говорит по-английски. Я догнал его. У меня тогда был маленький красный английский «Эм-джи-эй», летал как птица. «Почему ты не подвезешь и свою жену, Чэс?» – спросил я. Мы все называли его Чэс. «Нет, рядом с аэродромом минные поля», – ответил он. «Значит, пусть твоя жена идет пешком?» И он ответил: «Да, это очень дорогой верблюд». Представляешь? Он сказал: «Это очень дорогой верблюд».
Высокий светловолосый майор разбавил свой напиток, плеснув в него воды со льдом.
– Милый друг, который был французом и знал о женщинах все…
– Ты знаешь, что он использует наихудшую в мире смесь?
Джин приоткрыла глаза на одну восьмую дюйма.
– Аляска – это самый большой штат. Спроси любого техасца. – Лысеющий засмеялся.
– А я скажу, что ответит тебе техасец – «нефть».
Майор, который знал о милом друге, возразил,
– Видишь эту выпивку? Измеряя крепость этого напитка, ты учтешь лед? – Он помолчал. – Не учтешь. Так же и с Аляской. Она вся изо льда.
Дверь салона открылась, смешки оборвались; полный майор вопросительно оглядел комнату, темные очки делили его большое, круглое лицо пополам. Рядом с ним под прямыми, откровенно плотоядными взглядами такого количества опытных мужчин смущенно переминалась с ноги на ногу ладненькая девушка – армейский секретарь в рубашке и слаксах защитного цвета, сознательно подобранных примерно на размер меньше. В надежде разрядить сгустившуюся, как остывающая помадка, атмосферу вновь прибывший спросил, не видел ли кто-нибудь его штурмана. Никто не ответил, а кое-кто недобро усмехнулся, явно констатируя отчужденность, которую вызвал его светский успех. Он неловко развернулся в дверях, и кто-то дружелюбно произнес:
– Передай привет жене и детям.
Лысеющий, воспользовавшись паузой, продолжил:
– Мой папаша любил говорить: «Пей скотч чистым, добавь в рожь немного воды, бурбон, смешай с чем-нибудь крепким, с чем-нибудь по-настоящему крепким». – Он громко засмеялся. – С чем-нибудь по-настоящему крепким, – повторил он.
– Мне нравится Германия. Тамошняя еда нравится. И выпивка. Мне нравятся немецкие девушки.
– Я жил в Скандинавии.
– Это не одно и то же. В Скандинавии все другое.
– Я училась в школе в большом городе на севере Скандинавии, – сказала Джин, живо вступив в беседу, как и должен агент, и говоря правду, как следует агенту.
– В Нарвике, – сказал лысеющий. – Я очень хорошо его знаю. В прошлом году в это время я знал каждый бар в Нарвике. Так? – спросил он.
Джин кивнула.
– И сколько же их? Три? – спросил мужчина, который знал милого друга.
К тому времени как летчики покинули салон, попрощавшись и в разных выражениях пожелав друг другу удачи, я разобрался с большей частью счетов на ленту для пишущих машинок, на магнитофонную ленту и разнообразный ежедневный хлам. Джин подошла, встала позади меня и коснулась моей макушки. Неожиданная интимность физического контакта с ней так же поразила меня, как если бы Джин публично разделась. Когда она переместилась и села напротив, я изменил мнение о ее отношении ко мне. Ей не терпелось что-то сообщить мне, подбодрить.
Безусловная эффективность подбадривания не позволяла довериться ей. Возможно, она была моим Долобовски. Джин предложила мне одну из тех сигарет с ментолом, что отдают пятновыводителем. Я отказался.
Она сказала:
– Ведущие экипажи САК, летающие на Б-пятьдесят два, вылетают с Бодо в Норвегии и с нового поля рядом с Гератом. – Она не спеша прикурила от маленькой серебряной зажигалки. – Я бы сказала, заученные цели, те стартовые площадки к западо-юго-западу от озера Балхаш и подводный порт для ядерных субмарин на востоке Новой Земли, где работал Бобби. Вы, вероятно, уже видели модифицированные бомбовые отсеки на двух самолетах.
Я кивнул.
– В двух командах есть бывшие военно-морские артиллеристы; возможно, устройство задержки, действующее под давлением воды.
Высоко задрав подбородок, она пустила струю дыма вертикально в потолок в необычно театральной манере. Джин, раздобывшая где-то летнее платье ЖВС [23] , обладала, подобно Долби, умением хорошо выглядеть в любой одежде. Она ждала похвалы, как маленький ребенок, – приосаниваясь и собираясь отрицать мастерство или эффективность. Дни, проведенные под тихоокеанским солнцем, сделали ее лицо темно-золотистым, и губы Джин казались светлыми на фоне темной кожи. Она сидела, долго изучая равномерность покрытия лака на ногтях, а потом, не поднимая глаз, спросила:
– Вы учились в Гилфорде?
Я кивнул.
– В первую неделю, когда идет одна физическая подготовка и тесты на ай-кью, а ты в основном сидишь и ждешь, что с тобой будут беседовать и уговаривать не оставаться на вторую неделю, была там лекция об устройстве тюремных камер и о побегах.
Я знал, что она знала, что никто о таких вещах не говорит. Я надеялся, что в салоне не было прослушки. Я не остановил ее.
– Так вот, Элис – мой единственный официальный связной, через нее вы были моим долговременным контактом. Насколько мне известно… – Она помолчала. – С тех пор я не пользовалась никаким другим, как говорит тот человек в рекламе мыла «Перз».