Семь историй Чарли-Нелепость-Рихтера
Шрифт:
После обеда я выловил ее в коридоре.
— Рахиль, нам надо поговорить.
— Мы уже поговорили, — отрезала она.
— Пожалуйста.
В безлюдной по поводу праздников библиотеке, куда она все-таки согласилась зайти, было прохладно. Я сел на широкий подоконник, Рахиль устроилась в кресле.
— Говори, — предложила она. Я спрятал ладони в рукава свитера — вряд ли в помещении было настолько холодно — просто меня всегда знобит, когда я сильно волнуюсь.
И я совсем не знал что говорить — вот в чем дело. Я хотел переложить ответственность за наше расставание на нее, но сам же знал, что
— Меня не научили любить, — сказал я вместо этого, неожиданно для самого себя, нарушив гнетущую тишину. — Так уж вышло. Я умею злиться, ненавидеть, презирать, бояться. Я обижаю даже тех, кто мне дорог. Ты мне дорога. Очень. Но Джой…это другое дело.
— В чем же разница? — лицо Рахиль почти полностью скрывали густые пряди, и я не мог видеть ее глаз, но в голосе было сейчас явно не только любопытство.
— Я не умею любить, — повторил я, — И даже когда люблю кого-то, это чувство…оно дикое. Бесконтрольное. Чтобы не причинить людям боли, я и пытаюсь находиться подальше. Я не могу быть с ней. Но и с тобой тоже не могу.
Рахиль молча встала, подошла ко мне и ловким движением убрала мои отросшие лохмы за уши. В этом простом жесте было столько ласки, что я едва не закричал — я не был достоин ее.
— По-моему, ты просто не знаешь, чего хочешь, — сказала Рахиль мудро, и ушла, оставив после себя тонкий свежий запах духов, и ощущение теплоты ладони на моей щеке.
За окном опять летел белый невесомый снег. Мне было хорошо в такую погоду. Я люблю снежные зимы больше всех времен года, вместе взятых, быть может потому, что зимой мне спокойно. Зима — это словно передышка, время подумать перед стремительной весной, деятельным летом, хлопотливой осенью — целительный спокойный сон без преследующих меня кошмаров.
Странно, но зимой я чаще всего задумывался о будущем. Раньше, еще какой-то год назад, мне было сложно себе представить себя взрослым. Быть взрослым, в моем тогдашнем представлении, было иметь хату, тачку покруче и девчонку посимпатичнее. О том, откуда бы взяться у бездомного мальчишки с изрядно испорченной репутацией дому и машине, я не думал вообще. Пожалуй, я и не верил всерьез в то, что благополучно доживу до того возраста, когда люди начинают взрослеть по-настоящему. А сейчас — мне пятнадцать, и я уже хочу определиться с тем, куда идти, и чего я хочу от жизни.
А забавно, подумал я, как мои мысли соприкасаются с тем, что сказала Рахиль.
"По-моему, ты просто не знаешь, чего хочешь".
Я и в самом деле не знал. Все в "Новом доме", даже малыши, твердо знали, чем им хочется и нравится заниматься. Но наука была для меня темным лесом, даже если и были какие-то способности, момент был упущен. Это в пять лет можно из человека лепить все, что угодно, хоть гения. В пятнадцать — бесполезно. Оставаясь на улице, я рано или поздно либо стал бы "авторитетом" среди таких же придурков, как я, либо меня прибили бы за излишнюю инициативу конкуренты. Не сбеги я с того приюта для "трудных", следующим моим этапом была бы колония для малолеток или психбольница — на выбор. Сейчас я понимал это с неожиданной остротой. Но теперь я мог выбирать свое будущее сам, использовать все имеющиеся возможности — и это было страшнее всего.
Легче
Я никогда не понимал гамлетовского "быть или не быть", а вот сейчас — начал. Наверное, это и есть взросление, когда ты начинаешь испытывать то, чего доселе не испытывал никогда.
Мне до чертиков надо было поговорить с Диком — и по этому поводу, и вообще — но он снова не отвечал на мои звонки. Я пошел к Полине.
— Миссис Чанг, можно вопрос.
— Да, конечно, Чарли. — Полина отложила какие-то бумаги, сняла очки и устало потерла глаза. Обычно она выглядела моложе своих лет, но сегодня, казалось, обрела все свои шестьдесят пять. Я раньше как-то не замечал за ее вечной улыбкой, что наша директриса устает, работая и день и ночь. — Присаживайся, говори.
— Это насчет Дика. Ну, в смысле, инспектора Риди. Я пытался дозвониться ему, но никак не получается, — неуклюже объяснил я. Полина задумчиво меня оглядела:
— А я никак не могу помочь тебе вместо инспектора Риди?
— Нет, — излишне быстро ответил я. — В смысле, я хотел именно с ним поговорить.
— Боюсь, это пока невозможно, — мягко сказала Полина. Я резко ее перебил:
— Как это — невозможно? Что-то случилось?
— Нет, Чарли, ничего не случилось. Просто мистер Риди уехал.
— И не предупредил меня? Бред!
— Чарли, поверь, бывают ситуации, когда просто не успеваешь никого предупредить. Я думаю, что инспектор Риди сам расскажет тебе все, когда вернется.
— А когда он вернется?
На лице Полины появилось недовольство. Я понимал, конечно, что перегибаю палку, и уж кто-кто, но она не обязана мне отчитываться, но остановиться не мог. Она первая справилась с собой:
— Я не имею ни малейшего понятия, — ответила она, — Извини, Чарли, я занята.
После того, как меня отшили, мне не оставалось ничего иного, как вернуться в свою комнату. Как назло, наступили рождественские каникулы, и не получалось даже отвлечься на учебу. Как оказалось, сидеть целыми днями на уроках и в библиотеке было очень удобно — разные ненужные мысли и догадки не лезли в голову, забитую формулами, цифрами, датами и терминами.
Конечно, Дик не обязан мне отчитываться в своих действиях. Я сам исчезал на месяцы, не сообщая о себе ничего, и считал это правильным — Риди был мне никем, надоедливым копом, единственной мечтой которого было заставить меня сидеть на одном месте и не сметь мешать ему нормально работать. И он имел право уехать на праздники куда-нибудь далеко, где никто не будет мешать его отдыху. Просто…он был мне нужен.
"Я бы хотел такого сына как ты, Чарли…"
Загоняя совершенно ненужные мысли куда-то в подсознание, я взял с полки зачитанный до дыр томик "Чужака" Хайнлайна и постарался забыть обо всем, что принес сегодняшний день. Получалось плохо. Ситуация не отпускала, заставляла думать. Было во всем этом что-то неправильное, нелогичное. Я пока еще не мог понять, что конкретно, но ощущение неправильности витало в воздухе.