Семигорье
Шрифт:
ВОЛЬНИЦА
— Стой! Чем пахнет? — Юрочка закинул голову, закрыл глаза, ноздри его тонкого носа раздулись, вздрогнули.
— Лесом! — сказал Алёшка.
— Эх, чудик! — Юрочка покачал головой. — С этого вот шага начинается наша вольница… — Он расстегнул пальто, вытащил укрытые от посторонних глаз стволы и ложи, собрал ружья, вложил патроны. Как только ружьё захлопнулось, руки Юрочки напряглись, шея вытянулась, как у лисы на подкраде, глаза сверкнули холодным блеском.
— Ну,
Они закинули ружья за плечи, подняли с земли тяжёлые школьные портфели, в которых на этот раз были не учебники и тетради, а хлеб, картошка. Кульки с сахаром и пачки печенья, и молча пошли лесной дорогой, каждый с затаённой радостью вдыхая запах согретой солнцем опавшей хвои. Листьев, отгоревших, теперь словно пеплом осыпанных цветов иван-чая, — всей этой щедрой осенней земли, пахнущей свободой.
Когда Алёшка вернулся из Ленинграда. Юрочка отыскал его.
— Соскучился по тебе, чудик, — сказал он, одаривая Алёшку своей неотразимой улыбкой. — Думал, не вернёшься. Тут охоту открыли, а тебя нет…
Он открыто радовался. О размолвке, лошадях, Василии он давно уже не вспоминал. Он умел, милый Юрочка, удивительно легко забывать то, что было ему неприятно.
Они не проучились и месяца, как Юрочка затосковал: на уроках страдал, вздыхал, с тоской поглядывал в окно на опадающие с жёлтых тополей листья. Однажды он не выдержал: после уроков увлёк Алешку за собой, остановил посреди улицы, решительно заявил:
— Всё. До отрыжки. Ещё неделя занятий — и я труп. Собирайся, устроим вольницу…
И вот, обманув бдительность Юрочкиной мамочки, заговорив и запутав Алёшкиных родителей, они тихо и благополучно вступили в лес, имея в запасе, по крайней мере, три безмятежно-свободных дня!..
К Алёшкиному месту, на дубовой гривке в междуозерье, они пришли к полудню, возбуждённые ожиданием охоты и свободные от угрызений совести. В Разбойном бору они подняли глухариный выводок, и хотя молодые глухарята их обхитрили, вспыхнувший охотничий азарт охватил их в полную силу, и, наскоро сжевав по куску хлеба и засунув портфели под стог, они тут же разошлись в поисках дичи.
Первым к стогу вернулся Алёшка. С водоплавающими ему не повезло, зато на лугу, у дубов, он сумел близко подползти к стае крупных лесных голубей. Вскочив на ноги, он поднял стаю в воздух, дважды выстрелил и одного из голубей сбил.
Не дожидаясь Юрочки, Алёшка притащил дров, достал из тайника ведёрко, в котором обычно кипятил чай, ощипал добычу, начистил картошки, навесил над костром ведёрко с варевом.
Солнце ещё стояло над горой, за поймой, где на огненно-жёлтом окрасе облаков угадывалось Семигорье. Денёк выдался будто в подарок, радовал теплом, простором и тишиной. В полосе озёрного залива отражался лес, и Алёшка от стога слышал, как на том берегу чёркают по веткам падающие листья.
Юрочка
— Видал?!
На спине у него, связанные лозиной, висели две утки — широконос и чирок. Сбросив уток на землю, на кочку положив ружьё, он сел к костру и стал быстро расшнуровывать ботинки: ботинки и обе штанины у него были в грязи.
— Вот недоумки, — весело ругался Юрочка. — Надо было вчера сапоги на дороге припрятать! Чёрт побрал бы эти школьные штанишки!.. А ты уже и хлёбово заварил? И молчит… Чего там?..
— Да сизаря подбил…
— И то суп! — Юрочка в голодном азарте подёргал плечами и радостно потёр руки. — Ну, ты уж довершай своё поварское дело. У меня там, в портфеле, лук и огурцы…
Он стянул с ног мокрые носки, бросил на ботинки.
Алёшка с удовольствием пристроил на траве исходящее паром ведёрко, крупными ломтями нарезал хлеб, на чистый лист, вырванный из тетради, положил огурцы, лук, соль в спичечном коробке.
Юрочка, лёжа на животе, болтал босыми ногами и тянулся к портфелю за ложкой.
— Ну-ка, ну-ка, — выкрикивал он. — Жранём сейчас твоей голубятинки! Тю! Да ты случайно не обучался в столичном ресторанчике? Это ж бламанж-оближи-губ!..
Юрочка дул на ложку, отхлёбывал, тут же кусал огурец, хлеб, в каком-то кошачьем блаженстве жмурился и ладонью гладил живот, вытягивая губы трубочкой, и чмокал.
Алёшка давно отложил ложку, а Юрочка всё ел, и чмокал, и жмурился, и гладил себя по животу. Алёшка не выдержал:
— Юрка, сколько можно есть!
— Если вкусно, то долго, — спокойно ответил Юрочка. — Надеюсь, тебе не жалко?
— Нет, не жалко. Просто удивляюсь!
— Ну, ты ещё многому будешь удивляться!
Юрочка, наконец, уронил ложку в пустое ведёрко, перекатился по траве к ружью, устроил голову на кочке, как на подушке.
— Вот то, чего я хочу! — сказал он и рукой и взглядом обвёл высокое небо. — Всю бы жизнь так: костёр, лес, озеро, друг — и ни мамочек, ни учительниц, ни всяких там рож — один под небом на дикой земле!..
— Здорово, конечно! — согласился Алёшка. — Только… Думал я об этом: без людей не проживёшь…
— Как глядеть! Ружья сам я не сделаю, это понятно. А вот свободу себе отвоевать — могу! Ты это понимаешь? Вот меня учат, заставляют, а я на всё это «надо» — своё «хочу»! Как ванька-встанька. Положат — лежу, пока держат. Отпустили — хоп!.. — Юрочка поджал колени, изогнулся, махнул руками и в какой-то невообразимой стремительности оказался на ногах. — Вот так! — сказал он, довольный тем, что поразил Алёшку.
— Ты как-то это умеешь! — Алёшка не скрывал восхищения и зависти и смущался тем, что думает и поступает не как Юрочка. Он понимал, что на откровение должен ответить откровением, и сказал: