Семирамида. Золотая чаша
Шрифт:
— Ничего, я послушаю. Твои рассказы всегда интересны, как, впрочем, сказки старого дурака Ишпакая.
— Кто он такой? – спросил Сарсехим, подхватив предложенную царевичем манеру вольнолюбивой, без почитания чинов беседы.
— Это умник из твоей породы. Он прислуживает Шами в Ашшуре, рассказывает на ночь сказки. Теперь наша святыня – кладезь сказок, но об этом после. Итак?
Поэму о своих похождениях Сарсехим начал с рассказа о безвременной кончине Бен–Хадада, о происках Хазаила, о встрече с Партатуи–Бурей. Затем поведал о том, как ему удалось передать скифу обстоятельное письмо, в котором описывались подробности
Спасся чудом.
О страданиях в пустыне, о новой встрече с Бурей поведал кратко, только факты, отметив, что Буря, должно быть, пошел в гору. О случившемся перевороте в голове – или, если угодно – в душе, предусмотрительно умолчал. Такие подробности вряд ли способны заинтересовать наследника престола. Чем больше говорил, тем отчетливее ощущал тревогу – Шурдан ни разу не перебил его. Подпиливал пилочкой ногти и слушал.
Закончил поэму Сарсехим прибытием в Калах – решил перед отбытием в Вавилон поближе познакомиться с великим городом, ведь напуганный купец ссудил его достаточным количеством серебра…
В этот момент наследник перебил его.
— Купца мы отыщем, в этом я не вижу трудностей. Все остальное проверим, но ты не упомянул о главном – твой маршрут по столице вызвал у моих людей, мало сказать, недоумение. Ты изумил царских соглядатаев неподдельным интересом к оборонительным сооружениям столицы. Зачем ты осматривал ворота? Изучал, как они запираются?
— У меня и в мыслях не было, господин!.. – разволновался евнух.
— Что же было у тебя в мыслях, Сарсехим? Согласись, чужестранец, побывавший возле Воловьих ворот, затем направившийся к центру города, вдруг резко поворачивает и быстро возвращается на прежнее место, будто он что-то не доглядел. Чтобы отвлечь внимание, ты потоптался возле невольничьего рынка, где к тому времени уже закончились торги и покупать-то уже было нечего, разве что столетнюю старуху или немощную хромоножку. Объяснись.
Сарсехим сделал понимающую физиономию.
— Твои люди, по–видимому, не пропускают ни одного базара, где торгуют спелыми ягодками.
— Естественно, – пожал плечами Шурдан, – ведь я должен знать, что творится в городе и чем могут побаловать меня заезжие купцы. Но ты не ответил на мой вопрос.
— Ты сам, о, проницательный из проницательнейших, ответил на него.
— Каким же это образом? – удивился Шурдан.
— Я рассматривал хромоножку.
— Что же в ней такого интересного?
— Это Гула, сиятельный из самых сиятельнейших…
— Ах, оставь титулы. Меня уже достали ими. Называй меня запросто – светоч мира.
— Как? Уже?!
— Нет, но скоро, а пока можешь обращаться ко мне «господин». Кто такая Гула?
— Дочь Мардук–Закир–шуми, выданная замуж за царевича Дамаска Ахиру.
Царевич вздыбил брови.
— Ты в своем уме?! Ну-ка, расскажи подробней.
Как бы ни хотелось Сарсехиму замять эту тему, выхода не было. Провести Шурдана, тем более, отделаться от него пустыми объяснениями, не удастся. Пришлось поведать о замке в горах – логове ненасытной дочери Эрешкигаль, о том, что случилось с Нинуртой и Шаммурамат и как ему удалось сохранить плод. Закончил тем, что мимоходом признал вину.
— Господин, я не сумел выполнить твое задание. Неодолимые препятствия помешали мне. К тому моменту,
— Я подозревал что-то в этом роде. Недаром ты тянул время в Вавилоне, за это тебе еще придется ответить, но сейчас важно другое. Ты твердо уверен, что это Гула?
Сарсехим позволил себе обидеться.
— Я знал ее с младенчества.
— Ты утверждаешь, что это по ее наущению сирийские негодники пытались овладеть скифянкой?
— Вне всякого сомнения, господин.
— И она же, пылая ненавистью, приказала похитить Нинурту?
— Я бы позволил себе поправку. Не ненавистью, но завистью.
— Это не меняет сути. Как же Хазаил не побоялся продать в рабство вавилонскую принцессу?
— Он боится ее больше, чем твоего венценосного отца.
Шурдан изломил бровь.
— Разве так бывает, Сарсехим? Разве кого-то можно бояться больше, чем ассирийцев?
— Бывает, господин.
— А как насчет родства с Эрешкигаль, это разве не подтверждает, что она безумна?
— Что есть безумие? Это понятие более туманно, чем истина.
— Боги, мои боги! Всегда одно и тоже – что есть истина? Что есть безумие? Что есть честь, справедливость, милосердие?! Сколько же нынче развелось охотников задавать подобного рода вопросы! Все они готовы с пеной у рта отстаивать свое право на истину, при этом на любой довод каждый из них готов представить свой довод, и попробуй только не согласиться с ними, тут же начнут вопить – тебя надо отправить прямиком в страну без света. Тебе не надоели эти разговоры?
— Нет, господин. Я только теперь почувствовал к ним вкус.
— Это не делает тебе чести, евнух. Впрочем, страдающий евнух – это что-то новенькое. Ты всерьез полагаешь, что Гула так опасна?
Сарсехим не удержался и принялся бить себя ладонями по щекам. Затем, заломив руки, взмолился.
— Господин, умоляю, не пытайся проверить это на собственном примере. Это не доведет тебя до добра.
Шурдан не выдержал, ответил резко.
— Что ты понимаешь в добре, раб! Ты не сумел выполнить самое простенькое задание, какое можно поручить самому ничтожному негодяю на свете, а не то, что царскому евнуху. Не забывай, ты у меня в долгу. Я найду, чем ты мог бы возместить ущерб, но это будет нелегко. Придется постараться, придется забыть о справедливости, милосердии, жалости. Потом, получив награду, сможешь вволю раскаиваться, умасливать богов. Этого я тебе запретить не могу, но ты не сказал главное – что такое Гула знает про Шаммурамат, что ненависть застила ей глаза. Ведь они сестры, не так ли?
— Да, господин. Умоляю, не ищи объяснений, будь осторожен. Предоставь Гулу ее судьбе.
— Учить меня вздумал?! Тебе прижгут пятки раскаленным железом.
— Как знаешь, господин, – вздохнул евнух и опустил голову.
— Я пошутил, – откликнулся наследник. – Ступай.
— Куда?
— За Гулой. Не мне же вызволять царевну из беды!.. Не хватало еще, чтобы царские люди были замечены в покупке искалеченных женщин.
— Господин прикажет выдать мне серебро?
— Купишь на свои, ведь ты, хитрюга, угодив в лапы работорговца, сумел не только выскользнуть из его объятий, но и обзавестись новой нарядной одеждой, заказать вино и вкусную пищу, расплатиться за постоялый двор. Я бы назвал это чудом, если бы не знал тебя. Впрочем…