Семья Звонарёвых

Неизвестен 3 Автор

И вот наконец великий князь скомандовал:

– Накройсь! Слушай на караул!

Сводный оркестр заиграл "Марсельезу". Огненная мелодия французского гимна будто встряхнула всех. В ней было что-то от свежего порывистого ветра, грозовое, могучее, зовущее. Звонареву невольно вспомнилось, как несколько дней назад большая толпа бастующих рабочих дружно и воодушевленно пела "Рабочую марсельезу", а полиция и казаки безуспешно пытались прекратить это поднимающее на борьбу пение. Смолкая в одном месте, песня вдруг, как пламя пожара, подхваченное вихрем, снова взвивалась над

толпой в другом, еще настойчивее и упорнее.

Сейчас, вслушиваясь в звуки чудесного гимна, Сергей Владимирович начал тихонько подпевать оркестру. Тихменев предостерегающе толкнул его под локоть:

– Не забывайтесь!

Звонарев умолк.

Когда замерли последние звуки "Марсельезы", зазвучал царский гимн "Боже, царя храни". Это был разительный контраст мелодий. Казалось, после освежающего ветра революционного гимна весь лагерь наполнился затхлым и душным воздухом.

"Заря с церемонией" закончилась криками "ура". Утомленные затянувшимся церемониалом солдаты кричали без всякого воодушевления. В их "ура" не чувствовалось ни душевного подъема, ни патриотического восторга. Кричали потому, что было приказано кричать.

Царь распорядился отпустить полки, а сам с Пуанкаре и царицей на одном из придворных автомобилей отбыл в Красносельский дворец. Следом двинулись автомобили со свитой. Громоздкие и неуклюжие машины, изготовленные на русско-балтийском заводе, нещадно дымили и рядом с элегантными заграничными выглядели топорными и безобразными.

Начался общий разъезд. Публика хлынула к железнодорожной станции, куда уже было подано несколько пассажирских составов.

На вокзале к Тихменеву и Звонареву подошел адвокат Кузьмин-Караваев, брат начальника артиллерийского управления.

– Рад вас видеть здесь, Сергей Владимирович, - сказал он после того, как Тихменев представил ему Звонарева.
– Мне брат говорил о вашем несчастье. Ваше присутствие на церемонии не ускользнуло от внимания некоторых влиятельных лиц. Завтра я расскажу фон Валю, что встретился здесь с вами. Он лопнет от зависти. Ему-то сюда никогда не попасть. Видели вас и охранники из министерства внутренних дел, и кое-кто еще. Я не преминул представить им вас заочно, так сказать, на расстоянии. Поверьте мне, все это окажет существенное влияние на дальнейший ход дела вашей супруги.

Прощаясь со Звонаревым, Кузьмин-Караваев выразил надежду увидеть его на следующий день на царском смотре красносельского лагерного сбора.

6

Утро выдалось солнечное, теплое. Еще задалго до начала торжественного смотра лагерного сбора в Красное Село наехало множество знати. Казалось, все великосветское общество столицы провело прошедшую ночь без сна, с тем чтобы пораньше выбраться из города и разместиться поближе к царскому валику, на котором возвышался шатер царского семейства с полоскавшимся на ветру оранжевым штандартом с черным двуглавым орлом.

Тихменев и Звонарев устроились на склоне высокого холма, откуда хорошо были видны все огромное поле и царский валик - насыпь высотой до четырех метров и длиной около сорока метров, поросшая густой травой. Против шатра, на краю вала, придворные

лакеи заканчивали натягивать широкий тент, в тени которого расставлялись кресла и стулья. Солнце, улыбки, веселый гомон толпы создавали ту праздничную атмосферу, когда совсем не ощущается томительность ожидания и медленный бег времени.

Под звуки духовых оркестров со стороны главного лагеря к месту парада двинулись войска. Первым шел Преображенский полк, четким, сомкнутым стороем, чуть колыхаясь штыками в такт бодрого, звонкого полкового марша. Вслушиваясь в эту музыку, Звонарев мысленно повторял слова, запомнившиеся со школьной скамьи:

Многие лета, многие лета,

Православный русский царь!..

Полки приближались. Гром оркестра нарастал, и теперь Звонареву уже слышались иные слова, те, которые на мотив марша распевали в Питере:

Знают чукчи, самоеды,

Знает нильский крокодил:

На попойки, на обеды

К нам всегда сам царь ходил.

И дарован нам мильон,

Чтоб забыли про особый батальон.

– Павел Петрович, вам неизвестна судьба особого батальона Преображенского полка?
– спросил Звонарев у Тихменева.

– Что это вам вспомнились бунтовщики?
– удивился тот.

– Просто интересно, где он сейчас?

– Там же, куда его отправили в девятьсот шестом году, - ответил Тихменев.
– Вздумалось солдатикам, чтобы их лучше кормили, вежливо с ними обращались. Отказались приветствовать офицеров и выходить на перекличку. Вот и допрыгались. Прямо с учения царь походным порядком отправил их в село Медведь Новгородской губернии. Офицеры служат там без выслуги лет и не производятся в следующие чины, а солдаты не увольняются в запас. Вот уже восемь лет нет никаких изменений в судьбе этого батальона.

– Неужели царь не смилостивился?

Тихменев оглянулся по сторонам, боясь, как бы их разговор не стал достоянием чужих ушей. Но никто не обращал на них никакого внимания. Слева щеголеватый полковник рассказывал дамам какой-то салонный анекдот, и они, жеманясь, смеялись. Справа группа думских депутатов спорила о каких-то ограничениях на ввоз американских товаров. Бесконечная болтовня, шумные приветствия и ко всему - звуки марша. И все же Тихменев не отважился говорить в полный голос.

– Видимо, наш монарх придерживается того правила, что лучше перегнуть, чем недогнуть, - сказал он приглушенно.
– В прошлом году во время празднования трехсотлетия дома Романовых, царь был в гостях у преображенцев. Там находились и офицеры особого батальона. Их пригласили в надежде, что царь по случаю праздника простит наконец штрафной батальон. Ничего подобного. Увидев опальных офицеров, Николай страшно обозлился и уехал из полка, ни с кем не простившись. Говорят, что затем он перетрусил не на шутку: ведь казармы преображенцев расположены рядом с Зимним дворцом, ну и, кроме того, преображенцы несут внутренние караулы в самом дворце. Вдруг возьмут да и придушат, как Павла Первого. Чтобы несколько ублажить полк, царь подарил ему миллион рублей золотом - "на улучшение быта господ офицеров". Вот так.