Семья

Тосон Симадзаки

Сестры заварили чай. О-Юки, глотнув пересохшим ртом, стала рассказывать о путешествии.

— Будь добр, открой этот чемодан. Здесь гостинцы для девочек. Отец так крепко завязал, — сказала о-Юки.

Она привезла целую гору подарков от многочисленной родни.

— Вот это от старшей сестры Нагура, это от Маруна, а это от младшей Ямана¹⁴. — Маруна была старшей сестрой после о-Юки, Ямана — младшей, ее звали о-Фуку.

— Отец долго не выходил к нам, когда мы приехали, — рассказывала о-Юки. — Наконец он спустился, пошел

на кухню, умылся и только тогда поздоровался. Посмотрел на меня — и слова сказать не может...

— Обрадовался сильно...

— Потом говорит: «Хорошо, что так быстро собралась». Оказывается, похороны отложили до моего приезда.

Провожать о-Юки пришла вся ее многочисленная родня: сестры с семьями и другие родственники. Младшая сестра о-Фуку проводила сестру на пароход и еще долго махала из лодки. О-Юки слегка замялась и прибавила, что с ними на пароходе ехал муж младшей сестры.

— Значит, Цутому-сан приехал вместе с тобой?! — воскликнул Санкити.

— Нет, он только полдороги ехал с нами. У Ямана в том месте какое-то важное дело.

Говоря о Цутому, о-Юки называла его «муж Фукутян» или «Ямана». Она не хотела касаться прошлого и упоминала о Цутому только как о родственнике. Санкити понимал жену и сам никогда не заговаривал о молодом человеке.

Из чемоданов извлекли летние платья, сшитые для о-Юки матерью. Вынули большой круглый сверток — подарок знакомых. Служанка, до сих пор молчавшая, заметила:

— Ямана-сан на пароходе развязал сверток и говорит: «Если это арбуз, мы его сейчас съедим».

— А это оказалась голубая ваза для цветов, — засмеялась о-Юки.

Санкити знал Цутому. Они познакомились, когда Санкити ездил навещать семью Нагура. Цутому показался ему добрым и приветливым молодым человеком, хорошо знавшим торговое дело.

— Я зажгу куренья перед божницей, — сказала о-Юки. Она положила перед маленькой табличкой с именем о-Фуса привезенные сладости и фрукты и вернулась к племянницам.

— Тебе, о-Сюнтян, нелегко пришлось этим летом. А тут еще такая жара стояла в Токио.

— Да, в этом году было очень жарко.

— У нас тоже стояла жара.

О-Юки с нежностью оглядывала дом. На безымянном пальце левой руки поблескивало новое колечко.

Потом она сняла загрязнившиеся в дороге белые таби и отправилась на кухню хозяйничать. А на третий день после ее приезда о-Сюн, поблагодарив дядю и тетку и попрощавшись с ними, отправилась домой.

«Я глубоко заглянула в дядину душу и знаю теперь, какой он человек», — сказали Санкити на прощание горящие глаза племянницы. Каждый раз, вспоминая этот взгляд, Санкити обливался холодным потом. Он не мог думать о себе без боли. С такой же болью он думал и о других. Глубокие, неуловимые, деликатные, донельзя сложные отношения между членами семьи занимали мысли Санкити: дядя и племянницы, двоюродные братья и сестры, старшая сестра и младший брат, старший брат и младшая сестра...

4

За рощей,

где Санкити любил гулять, начинался луг. Он заканчивался отлогим склоном, ведущим в неглубокую лощину. Узкая тропинка, выходившая из рощи, пересекала его и обрывалась у густых зарослей. Влево и вправо по склону бежали неширокие колеи проселочных дорог. По проселкам ездили на лошадях.

Но и в этот тихий пригород, напоминающий прежнюю равнину Мусасино¹⁵, пришли перемены: исчезли рощи, огороды. Земля была кругом перепахана, там и здесь вырастали новые дома.

Санкити было далеко видно с края луга. В траве, залитой солнцем, трещали кузнечики... Когда семья только что переехала сюда, о-Кику, придя на этот луг, подумала, видно, что она все еще в деревне, и сказала сестре: «Футтян, пойдем туда, к старой крепости, нарвем цветов». О-Кику умерла, о-Фуса умерла, о-Сигэ умерла... Зачем он привез сюда жену и детей?! Эта мысль постоянно возвращалась к нему, и тогда он особенно остро чувствовал тщету своих усилий.

В высоком небе плыли похожие на вату облака. Там, в горах, где живет его друг Макино, наверное, уже осень... Санкити стоял неподвижно, задумчиво глядя перед собой. Не сегодня-завтра он должен начать новый большой труд...

Со стороны Синдзюку донесся протяжный гудок. Санкити слушал шум электрички, как раньше, живя в деревне, слушал шум проносившихся мимо поездов. Деревни, городки, города... Он любил гудки паровозов, стук колес и запах дыма. Его тянуло отсюда, из этого тихого места. Когда же он видел сверстников своих умерших детей, ему и вовсе становилось невмоготу. Не перевезти ли семью в город? Там, среди суеты и шума города, он скорее забудется и начнет работать.

Подходя к дому, он увидел у ворот человека, набрасывающего на бумагу план дома. Это был художник, один из его соседей. О-Юки стояла в дверях и объясняла, на какие стороны света выходят окна.

Художник вынул из кармана пиджака компас и тщательно выверил направления. Он сказал, что знает в Токио одного человека, который все беды объясняет расположением дома: оно может быть счастливым и несчастливым.

— У вас часто умирают дети — это очень странно. Если вдруг соберетесь переезжать, — прибавил художник, — первым делом обратите внимание, куда выходят окна вашего предполагаемого жилища. — Пообещав прислать чертеж с указанием счастливого расположения, художник ушел.

— Ишь чем художники интересуются, — заметил Санкити. Но человек этот показался ему любезным.

— Ты никогда не слушаешь, что говорят люди, — с упреком сказала о-Юки. — Помнишь, когда мы уезжали из деревни, все говорили, что мы выбрали несчастливое число. Надо было отложить отъезд всего на один день. Но ты не послушался. И мы уехали себе на беду. Не знаю, как тебе, а мне тяжело жить в этом доме.

И Санкити решился переезжать.

Хозяин дома тоже был рад их отъезду. Человек он был суеверный и боялся, что его новый дом станет приносить несчастье. Это окончательно решило дело. И Санкити отправился искать квартиру.