Семья
Шрифт:
— Так вы с Кабуто-тё? Наши девушки часто ссорятся из-за господ с Кабуто-тё, — улыбнулась служанка, но было видно, что она приняла слова Сакаки за шутку, каких слышала здесь немало.
Повеселить друзей пришла гейша. Она была уже немолода, из тех, что являются по первому зову. В комнате через дворик, за ярко освещенными сёдзи, слышался громкий смех и звуки сямисэна, далеко разносившиеся по воде. Там шло большое веселье. Сакаки и Сёта больше не чувствовали себя шутами. Они держались гордо и с достоинством.
— А гости в том зале в большем почете, — вдруг обиделся Сакаки.
Обоих
— Угостите и меня, — робко попросила гейша. Она была не то что немолода, а просто стара. Но, видно, старалась забыть об этом. Развлекать гостей она совсем не умела.
Тем временем пришла еще одна гейша, помоложе. Подсев к компании, она запела.
— Петь так петь, — сказал Сёта и подтянул на старинный манер чистым, красивым, как в былые годы у отца, голосом.
— Какой прекрасный голос! — воскликнул Сакаки. — Первый раз слышу, как поет Хасимото-кун.
— Да я и при дяде никогда раньше не пел, — улыбнулся Сёта.
— И еще я ни разу не видел пьяным Коидзуми. Не напоить ли его сегодня? — И Сакаки протянул ему чарку.
— Да, вам надо выпить, тогда будет веселее, — сказала гейша постарше, протягивая Санкити бутылочку сакэ.
Казалось, винные пары уже действуют на Санкити, лицо у него покраснело. Он осушал рюмку за рюмкой, но опьянение не приходило. И смех его и речь были трезвыми, как дома за ужином.
— Господа совсем ничего не пьют, — притворно возмущалась молодая гейша.
Чем становилось позднее, тем развязнее держали себя гости и хозяева. «Ах, я хочу послушать, как вы поете!», «Спойте романс, который бы выразил ваши чувства!» — приставала старая гейша то к одному, то к другому. Гейша помоложе вынула из-за пазухи зеркальце и, не стесняясь гостей, стала вытирать лицо.
Сакаки изрядно опьянел. Когда молодая гейша собралась уходить, он обругал ее. Гейша, получив деньги, ушла. Сакаки, хихикнув, сказал, что она похожа на муху, питающуюся падалью. Гейша постарше осталась, но и она не знала, что делать с гостями, которые не умеют веселиться, хотя только за этим сюда и пришли. Она испуганно вздрагивала и неловко размахивала бутылочкой с сакэ.
Сакэ остыло.
«Бом-м!» — пронеслось над ночной рекой. По воде скользила лодка. Молодые приказчики в ней громко пели, подражая артистам. Сакаки положил голову на колени Сёта и, держа его за руку, слушал напряженные, неестественные голоса поющих мужчин и женщин. Санкити тоже прилег.
Было уже поздно, когда они покинули ресторан. На улице Сёта заговорил сам с собой.
— Вот теперь-то уж я повеселюсь, — утешал он себя.
— А ты, Коидзуми-кун, домой? Теленок ты! — Простившись таким образом со старым приятелем, Сакаки, держа за руку Сёта, скрылся в темноте.
Санкити получил письмо от Морихико. Тот, как всегда, был краток. «Встретимся у Минору и решим, что делать дальше». Еще он писал, что, пока Минору без дела, душа у него не на месте.
Младшие братья не столько заботились о благе старшего, сколько о своем собственном: они хорошо знали, чем кончаются все начинания брата, и хотели оградить себя от последствий
Улицы превратились в болото, канавы доверху налились водой, дороги раскисли. Увязая то и дело в грязи, Санкити едва выбрался на тихую, пустынную улочку.
— А вот и дядя Санкити, — встретила его о-Сюн так, словно давно его поджидала. Показалась и о-Нобу,
— Морихико-сан пришел?
— Давно пришел. Ждут вас, — вежливо сказала о-Сюн. Было видно, что она понимает, зачем пришли оба дяди к ее отцу, и волнуется.
— Цутян, пойди к подружке, — сказала она сестре.
— Да, да, Цутян, иди погуляй, — поддержала ее о-Кура.
О-Сюн глазами показала матери на о-Нобу: ей тоже лучше было бы уйти. Но о-Нобу жила здесь недавно, не понимала всей сложности семейных взаимоотношений и сейчас не знала, что ей делать, уйти или остаться.
Минору в ожидании Санкити привел в порядок комнату и заварил чай. Братья, прежде чем заговорить о делах, выпили по чашке чаю. Потом Минору поднялся с места и достал из шкафчика старинную шкатулку. Вытерев с нее пыль, поставил перед младшими братьями.
— Это бумаги отца. Пусть их возьмет Санкити. Это было последнее, что осталось от старого Тадахиро Коидзуми. Ничего другого уже не сохранилось.
— А теперь давайте о деле, — начал Морихико.
У о-Сюн тревожно сжалось сердце. Она взглянула на мать. О-Кура стояла, прислонившись к сёдзи, вся обратившись в слух. О-Нобу сидела у жаровни, опустив голову. О-Сюн прошла в тот угол комнаты, где собрались отец и его братья, и села, опершись на свой столик. Она не должна была пропустить из их разговора ни одного слова, чтобы знать, как ей поступать дальше.
— Хватит быть рохлей, — решительно сказал Морихико. — Раз решил ехать в Маньчжурию, значит, надо ехать.
— Я готов ехать хоть завтра. Чувствую я себя хорошо. Меня беспокоит только, как останется без меня моя семья.
— О семье не беспокойся. Мы с Санкити поможем.
— Гм... Поможете?.. Благодарю. Если так, то я могу ехать со спокойным сердцем.
О-Сюн с удивлением слушала разговор взрослых без обиняков. Вот отец достал из шкафа мелко исписанный цифрами лист бумаги и протянул его братьям. Дядя Морихико взглянул на листок и вдруг — будто плотина прорвалась — все, что накипело у него против старшего брата, полилось наружу. О-Сюн заметила, что дядя не называет отца, как обычно, «братцем», говорит ему «ты». Вот, понизив голос, он в чем-то упрекает отца, так что тот меняется в лице.
«Что будет? Что будет? — твердит про себя о-Сюн. — Папа так покорно выслушивает упреки дяди Морихико. Никогда этот дядя не знает меры...» О-Сюн было жалко отца.
— Сюн, — вдруг позвал ее отец. — Накрывай на стол.
О-Сюн с облегчением вздохнула и пошла вместе с матерью ставить угощения в дальней комнате.
— Прошу вас отобедать со мной. Ничего особенного нет, но чем богаты, тем и рады. — Минору опять говорил тоном главы семьи.
Трое братьев сели за стол. Это был прощальный обед, хотя об этом и не говорилось. Злое выражение сошло с лица Морихико.