Семья
Шрифт:
Санкити было не по себе, и он не мог этого скрыть. Он подошел к окну и стал глядеть на играющих детишек и кур, копавшихся в земле. Ему вспомнился вчерашний вечер. Деревья и кусты стояли окутанные прозрачной дымкой. Вместе с о-Сюн они шли мимо птичника. Ночь была белая от лунного света. Неумолкаемо трещали сверчки. Он часто ходил по этой дороге со своими девочками, когда они были живы. Они рвали цветы или просто бродили, взявшись за руки. Повинуясь безотчетному порыву, он вдруг взял племянницу за руку. Он не мог с собой справиться. «Тебе, наверно, смешно идти так?» — неловко попытался
— Дурак! — прошептал он.
Сестры вынесли в среднюю комнату столик и разложили чистые листы бумаги. «Будем писать письма тетушке о-Юки». О-Сюн достала видовые открытки собственного изготовления.
— Сестрица о-Сюн, нарисуй и мне одну! — попросила о-Нобу.
Учиться рисовать посоветовал о-Сюн много лет назад Санкити. Ее мать, как ни были они бедны, понимала, что это важно для дочери, и все эти годы платила учителю. Сперва о-Сюн училась рисовать цветы и птиц. Когда Санкити переехал в Токио, он иногда беседовал с ней о живописи, учил ее видеть прекрасное. Но с течением времени такие беседы велись все реже и реже.
В ту осень долго еще цвела недотрога. Как-то о-Сюн сорвала один цветок. Он скоро увял. Но его прелестные очертания были запечатлены на открытке, Этот рисунок и восхитил О-Нобу. Подошел Санкити.
— Дядя, вам нельзя смотреть, — сказала о-Сюн и обеими руками прикрыла открытки.
Она стала рассказывать о своих друзьях, о школе. Вспомнила своего учителя, которого очень почитала. Учитель говорил, что в мире есть десять добродетелей. Если соединить их вместе, получится одна высшая добродетель. Семь добродетелей она отгадала сама, а три так и остались неразгаданные. Она до сих пор ломает голову... Еще о-Сюн сказала, что ее учитель очень похож на дедушку Тадахиро.
— Ну, они все-таки, наверное, разные люди, — заметил Санкити, до сих пор молчавший.
О-Сюн упрямо твердила свое. «Это твоя фантазия», — хотел было сказать Санкити, но передумал и, пожав плечами, ушел к себе.
Наступил вечер.
На улице, казалось, было светло, как днем. Фосфорическое сияние луны опять увлекло Санкити в рощу. И опять с ним пошла о-Сюн.
Было уже поздно, когда они возвращались. Двери в крестьянских домах были плотно закрыты. На улице возле своих домов лежали, растянувшись, здоровенные псы. Время от времени они поднимали морды, настораживали уши. Санкити осторожно обошел одного, загораживая собой племянницу. Узкой тропинкой между живой изгородью и окном прошли они в сад. В доме учительницы тоже все спали. Темное окно, обращенное к дому Санкити, походило на закрытый глаз.
Ночь текла, объятая безмолвием. Санкити сидел на веранде. Свет луны падал на его колени. О-Сюн пошла спать, но скоро вернулась в белом ночном кимоно и, сев рядом с Санкити, сказала, что не может уснуть.
Неожиданно во двор ворвалась свора собак. Они носились между деревьев, яростно размахивая хвостами. На улице залаяли другие псы. Услышав лай, одна из собак, изогнувшись под бамбуковой изгородью, исчезла, за ней тотчас последовали остальные. Под ночным небом раздавались их злобное рычание
— Жалко спать в такой вечер, — сказал Санкити, сидя возле задумавшейся о чем-то племянницы и слушая возню собак. Внезапно и его, как замерзшего пса, пробрал озноб.
— Дядя, вы не хотите спать?
— Не хочу. Да ты не смотри на меня. Иди ложись.
Санкити остался один. Дрожь не унималась.
На следующее утро во время завтрака он опять говорил, что обязательно переменится, станет другим, лучше.
«В чем дело? Что со мной происходит?» — спрашивал мысленно он себя и снова раскаивался, что и вчера вечером ходил гулять с о-Сюн.
Душевное волнение Санкити не утихало. Он встал, пошел к колодцу, погрузил в холодную воду руки и ноги, смочил сухие волосы.
— Эй, похлопайте-ка меня по спине! — крикнул он. Девушки со смехом подбежали к дяде.
— Изо всех сил?
— Изо всех. Не страшно, если кости треснут.
— Только чур потом не сердиться! — рассмеялась о-Нобу.
— Немножко повыше! Ниже! — командовал Санкити, заставляя племянниц изгонять ломоту, которую с утра чувствовал во всем теле.
Но вот наконец наступил день, на который был перенесен праздник Реки. Вскоре после полудня о-Сюн и о-Нобу стали собираться. После гулянья надо было поспеть в гости к дяде Морихико. Неожиданно приехала о-Кура, мать о-Сюн. Она приехала за деньгами, выпрошенными у Санкити ее мужем.
— Мама, прости меня, пожалуйста, что я оставляю тебя одну, — ласково обратилась о-Сюн к матери. — Пойду надену новое кимоно.
О-Нобу тоже надела новое кимоно, сшитое о-Сюн. О-Кура, сев напротив Санкити, разглядывала девочек.
— Какие хорошие подарки сделал вам дядя Санкити, — сказала она. — Видно, вы хорошо домовничаете. Вот и поживите у дяди, пока тетушки нет. Он у нас ученый, вы много от него узнаете...
Санкити поглядывал то на невестку, то на племянниц.
— О-Сюн плохая хозяйка. Ты уж, Санкити, заставляй ее все делать по дому. Ей это полезно.
— Мама, а как живет Цутян? — спросила о-Сюн, продолжая заниматься своим туалетом.
— Цутян каждый день сидит за уроками, — ответила о-Кура. Она помогла дочери завязать оби, потом пошла посмотреть кухню.
— Дядюшка, красивая у меня лента? — подбежала к Санкити о-Нобу.
— А мне идет моя лента? — полуобернулась к нему о-Сюн.
Санкити положил перед невесткой деньги. О-Кура спрятала их в складках оби и долго рассказывала о своей жизни. Оказалось, и этих денег было мало, пришло время вносить плату за содержание Содзо. Потом о-Кура посетовала на мужа, что тот долго не может найти занятие, поругала Сёта за его пристрастие к легкой жизни.
Девочки, казалось, уже слышали веселое хлопанье фейерверка. Сгорая от нетерпения, они ждали, когда о-Кура кончит свои жалобы.
— Я сейчас. Вот только покурю. Санкити, дай мне папироску.
О-Кура закурила и снова принялась болтать.
— А как поживает сестрица Хасимото? Я слышала, что старший приказчик Касукэ умер. Для Сёта было бы лучше, если бы Тоёсэ вернулась в Токио.
— Мама, пойдем скорее! — с досадой воскликнула о-Сюн.
— Идем, идем, — сказала о-Кура и посмотрела на брата.