Семья
Шрифт:
Скоро вернулись о-Сюн и о-Нобу со свертками.
— Смотрите, дядя, что мы купили. — Девочки разложили перед ним материю для кимоно. Им хотелось, чтобы дядя похвалил их. Они долго выбирали, глаза у них так и разбегались. Ткань была легкая, яркая, холодноватых тонов, как раз для лета. Но дяде она не понравилась.
— Чересчур пестрая, — поморщился он.
— А сестрица Тоёсэ тоже носит яркие платья, — сказала о-Сюн.
Санкити разразился вдруг потоком нравоучений: семья Коидзуми обеднела, а молодые не желают этого понять. Ходят в старых гэта,
— А мне только эта материя к лицу, — упавшим голосом сказала о-Сюн.
Санкити скоро успокоился и рассказал, что приезжал отец о-Сюн просить денег. О-Сюн заговорила о домашних делах. В день аукциона, когда все их вещи пошли с молотка, она как раз была дома. Самое необходимое удалось спасти: выкупил один знакомый. Судебный исполнитель, кредиторы, ростовщик — все эти тревожные слова, свидетели жизненного крушения, слетали с ее дрожащих губ.
Санкити шагал из угла в угол. Дом Коидзуми... Еще одна волна, и его смоет совсем. Банкротство за банкротством. И наконец полное разорение. Каждый раз не только вещи, но и одежда, которую мать любящими руками вязала в деревне для старшего сына, — все уплывало из дому. Когда арест с имущества был наконец снят, семья Минору перебралась в еще более дешевое жилище.
Рассказывая о доме, о-Сюн чуть не плакала.
— Знаете, дядя, я не могу попросить прощения у мамы, и все. На языке вертится: «Мамочка, прости...» — а сказать не могу.
Она рассказывала, как готовилась к экзаменам, а сердце точила мысль: виновата, во всем виновата сама. В этот вечер она многое рассказала дяде, глядя на него мокрыми от слез и совсем детскими глазами.
Поздно вечером о-Сюн одна вышла из дому.
— Дядюшка, куда ушла о-Сюн? — спросила о-Нобу.
— Наверное, пошла опустить открытку, — ответил Санкити.
О-Сюн скоро вернулась. Она закрыла входную дверь и медленно, как бы нехотя, вошла в комнату.
— Сестрица о-Сюн, ты плакала на улице, да?
— И не думала... А где дядя?
— Он все еще на веранде.
Девушки сели возле лампы и разложили шитье. Они готовились к праздничному вечеру. О-Сюн шила кимоно для о-Нобу. Глядя, как быстро подвигается шитье и кусок материи превращается в нарядное одеяние, о-Нобу радостно улыбалась. Скоро в новых платьях они пойдут к реке смотреть фейерверк, потом в гостиницу к дяде Морихико и к Наоки. Предвкушая удовольствия, девушки весело щебетали.
Санкити спустился с веранды. Сквозь редкие облака мягко лился на землю лунный свет. Санкити обогнул птичник, миновал рощу и спустился с холма. Потом пошел домой. Тени деревьев лежали и на светлой от луны дороге, и в саду, и возле веранды...
— Дядя, мы ложимся спать, спокойной ночи! — попрощались сестры и забрались под сетку от москитов. Все кругом объял покой. Свесив ветви, дремали деревья. Санкити один бодрствовал в притихшем сонном мире. Он тоже забрался было под сетку, но сон не шел. И он встал с постели. Было далеко за полночь, а он все стоял, прислонившись к створке окна...
Забрезжило. Короткая
О-Юки просила хорошенько присматривать за домом, пока ее нет.
О-Сюн в этот день нездоровилось. Она прилегла на циновку в самой прохладной комнате, положив лед на сердце. О-Нобу туго повязалась платком. У нее болела голова.
Санкити ласково, словно своим детям, сказал:
— Вы меня очень расстроите, если будете хворать.
— Простите нас, дядя, — приподнявшись, сказала о-Сюн.
Санкити все еще не мог пойти на могилы детей. Какая-то пустота была у него в душе. Порой ему казалось, когда он оставался один, что дети играют в саду. Стоит выйти туда, и увидишь их. И он выходил в сад... Если бы девушки, жившие сейчас в его доме, были его детьми?.. Санкити вдруг смутила эта мысль, О-Сюн вместо о-Фуса... Разве может он посадить ее на колени, как родную дочь? О-Сюн уже совсем взрослая.
На улицу вышли соседи с лейками. Они стали поливать землю вокруг домов. О-Сюн сказала, что ей лучше, и пошла на кухню. После обеда Санкити поехал в город. Он вернулся с большим арбузом. Ему захотелось порадовать своих усердных помощниц. Настроение у о-Сюн, против ожидания, было бодрое, и он успокоился. Сидя в затененном углу веранды, Санкити, о-Сюн и о-Нобу, обмахиваясь веерами, ели арбуз.
О-Нобу пошла угостить арбузом учительницу.
— Какой смешной муж у нашей соседки, — сказала она, вернувшись. — «О-го-го! — говорит. — Хокото наш уже сам может влезть на Фудзи! Да и я — даром, что старик». И как начал смешить нас, я чуть не до слез смеялась...
О-Сюн улыбнулась.
Вечером лунный свет пробрался в сад. О-Нобу сказала, что хочет лечь спать пораньше, и одна залезла под москитную сетку. Вечер был чудесный, и Санкити решил, как и вчера, немного прогуляться. О-Сюн пошла вместе с ним.
Завтрак был готов. О-Нобу принесла из кухни деревянное ведерко с горячим вареным рисом. О-Сюн нарезала баклажаны, которые собственноручно засолила, разложила по тарелкам и внесла в комнату.
Санкити взялся за палочки не сразу. Сидел молча и мысленно ругал себя. Вот ведь ничтожный какой характер. Он даже поморщился.
— Ваш дядя обещает исправиться, — вдруг сказал он немного торжественным тоном и склонил голову перед племянницами.
О-Сюн и о-Нобу прыснули в ответ и церемонно поклонились.
Санкити понюхал аппетитно пахнущий суп из мисо. Сегодня дядю как подменили, он не смешил племянниц, не строил веселых гримас. После завтрака он говорил тихим, скучным голосом:
— Вспомните умерших девочек... В сущности, даже такое обыкновенное дело — завтрак в кругу семьи — счастье... Хорошо, когда есть родные. —- И еще: — Если бы не Морихико, каково пришлось бы семье Минору... Не забывайте этого, дорогие племянницы, умейте ценить все, что дает вам жизнь...