Сентябрь – это навсегда (сборник)
Шрифт:
— Чего ты, сокол, без одежки? — подала голос Маркеловна. — Стужа, чай, на улице.
— У нас там уже лето, бабушка, — успокоил ее странный гость и, поклонившись, исчез за дверью.
Елена Ивановна, будто вспомнив нечто чрезвычайно важное, рванулась за ним, но на неосвещенной, загаженной кошками лестнице никого уже не было.
На другой день Елена Ивановна подробнейшим образом рассказала ученому соседу о маловразумительных речах Алекса, который с одной стороны признавал себя их соседом, а с другой ссылался на какой-то параллельный
Варанов слушал внимательно, прикрыв глаза, а когда Козлова закончила, открыл их и в который раз поразил малоискушенную женщину пониманием жизненных тонкостей.
— Это минимум жулик, — заявил уверенно Георгий Петрович. — Минимум! А возможно, — тут он заговорщицки наклонился, — и скрытый враг. Нет самой Антанты, но агенты ее все еще живы, Елена Ивановна. Вы, как передовая женщина и руководящий работник, должны быть в курсе…
— Ах, Георг, — просто сказала Елена Ивановна и улыбнулась комплименту Варанова. — Он, конечно, молод и глуп, но вовсе не похож на шпиона.
— Доверчивость всегда была отличительной чертой русской нации, — задумчиво пробормотал ученый–таксидермист. — Великий философ Платон говорил: доверяй, но и проверяй.
Пораженное вспышкой умственных способностей соседа, сердце заведующей магазином, чей муж, пьяница и дебошир Федор, скончался в прошлом году от чахотки, сладко заныло.
Варанов же, вернувшись в свою комнату, написал заявление начальнику НКВД, в котором изобразил Алекса не только нарушителем паспортного режима, но и резидентом как минимум трех иностранных держав. Второе заявление, покороче, Георгий Петрович адресовал в жилотдел. Оно заканчивалось энергичным требованием: «Данный ход следует немедленно ликвидировать как мелкобуржуазную отрыжку прошлого и прибежище различных преступных элементов».
Получилось не очень убедительно, но веско.
«Ишь, гусь, — недобро подумал об Алексе Варанов, запечатывая конверты. — Посмотрим, что ты теперь запоешь. Там быстро разберутся, из какого ты мира…»
В воскресенье с утра пошел мокрый снег. Он залепил все окна, и в квартире № 27 стало вдруг удивительно светло и уютно. И тихо. Многочисленная семья каменщика Погребного отправилась в гости, инженер Карпинский опять обретался где-то в командировке, а Елена Ивановна, по собственному выражению, «не знала выходных».
Георгия Петровича, по натуре негромкого, но словоохотливого, сегодня вообще не тянуло к людям. Он сидел возле холодной печки, закутавшись в плед, и брезгливо поглядывал на свои чучела. Творения его рук — две совы и лиса — по чистой случайности тоже собрались вокруг печки. Их, увы, никто не покупал. Георгию Петровичу в последние дни все чаще являлся фатум службы, от одной мысли о которой он буквально заболевал. Как?! Опять надеть черные нарукавники и добровольно отдаться в рабство? «Никогда–с, господа хорошие!» — одними губами прошипел Варанов. Уж лучше сладкая тирания Елены Ивановны. Чай, прокормит при
На кухне в тот день царствовала Лидочка.
Она вне всяких графиков промыла пол, помогла Маркеловне поставить варить суп, затем постирала свое единственное выходное платье и повесила его сушить на этажерку.
Маркеловна задремала возле своего стола, на котором пофыркивал примус, а Лидочка принесла из комнаты тушь, лист ватмана и стала готовить на среду чертеж. Она бы и запела что-нибудь, но представила Варанова, который мог выползти в коридор, чтобы «прекратить безобразие», и передумала.
Лидочка уже заканчивала рисунок, когда громко хлопнула дверь черного хода и в кухню вошел… Алекс.
— Ой, вы все-таки пришли! — радостно воскликнула девушка.
Она стремительно вскочила с табуретки, на которую взобралась было с ногами.
И тут случилось непоправимое: локоть Лидочки зацепил флакон с тушью и на платье, на ее бежевой радости, расплылось безобразное черное пятно.
— Нич–чего, — заикнулась Лидочка. — Не обращайте внимания.
Она попыталась заслонить собой неожиданную порчу, но тут проснулась Маркеловна и объявила на всю кухню:
— Хосподи! Такое платье пропало!
В голосе ее был неподдельный ужас, и Алекс вдруг остро ощутил и гордую бедность этого мира, и оптимизм людей, одержимых идеей переделать свою жизнь на основе равенства и братства. Все это, как солнце в капле воды, отразилось в русоволосой девушке, которая стояла перед ним и растерянно сжимала в руках линейку.
Он молча шагнул вперед, отстранил Лидочку и, сосредоточившись, выжег тушь, точно так как выжег бы любую другую инородность, появись она, например, в его теле или на коже. Пятно исчезло.
— Вы что — волшебник? — Лидочка крайне удивилась.
— Нет, — засмеялся Алекс. — Все научно объяснимо, как, впрочем, и это. — Он достал из-под полы куртки три небольшие розы в прозрачной хрустящей бумаге и вручил их девушке.
— С точки зрения науки не вполне объяснимо другое, — уже серьезно сказал он, заглядывая в карие глаза Лидочки. — Почему это я зачастил к вам?! Мы такие далекие соседи… Впрочем, я, кажется, догадался. Вы понравились мне. Ваша вера в идеалы и революционный порыв.
— Наконец… — он помедлил, — ваша детская непосредственность и чистота.
Глухая Маркеловна, не понимая, что происходит, шумно вздохнула.
Лидочка зарделась, отступила на шаг от Алекса.
— Вам, наверное, нельзя к нам заходить, — вполголоса сказала она, опасливо поглядывая на дверь с медной табличкой. — На днях приходил военный, расспрашивал о вас. Я объяснила все с материалистических позиций, но он, кажется, не поверил. А это старое чучело Варанов обозвал вас шпионом.
— Не обижайтесь на него, — мягко сказал Алекс. — Он старый и больной человек. У него внутри… много черных пятен, поэтому он злится на весь мир. Я полечу его при случае.