Сердце бури

Раэлана

Это возвышенные мысли. И особо возвышенные в своей искренности. Бен не пытается их утаить; он действительно желает убедить Рей в том, что его чувство к ней достаточно возмужало и окрепло с тех пор, как он впервые услышал от Диггона: «Вы влюблены». С тех пор, как он, сидя в одиночной тюремной камере, безмолвно плакал и кусал губы в кровь. Отныне он уже не списывает свою сверхъестественную привязанность к ней только на волю Силы. Бен отдает себе отчет в том, что Рей дорога ему и без тяготеющих над ними таинственных Уз. Он действительно любит ее, безо всяких разговоров о предопределении —

и ясно понимает, почему.

Они клянутся друг другу всегда быть вместе, заботиться друг о друге. Вместе обрести покой и свободу от страхов и бессмысленных страстей. Вместе постигать Силу и следовать своему предназначению. Вероятно, такие клятвы одинаково удовлетворили бы и джедаев, и рыцарей Рен, если бы и тем, и другим было позволено вступать в браки…

В другой ситуации Рей бы обязательно догадалась… если бы она не была так обескуражена и счастливо ослеплена его романтической выходкой, она бы, возможно, уже тогда поняла, что тут что-то не так. Бен всего-навсего прощался с нею. Конечно, он уже тогда решил покинуть ее, чтобы бросить вызов Сноуку в одиночку — вопреки всем их недавно принесенным клятвам. Ради ребенка.

Крифф!

Его темному высочеству, вероятно, хотелось, чтобы ребенок был полноправным его наследником не только перед лицом галактических законов, но и перед самим лицом Силы, для того-то он и затеял глупый фарс на Эндоре. Ведь как иначе назвать обеты, которые ты заведомо собираешься нарушить?

Когда Рей думала об этом, она поистине готова была возненавидеть дитя, живущее в ней — или только якобы живущее, ведь какая-то часть ее по-прежнему отказывалась верить в случившееся. Это роковое дитя, которое в своем бессознательном коварстве разлучило ее и Бена. Дитя, которое выбрало самое неподходящее время, чтобы заявить о себе.

Разумом Рей прекрасно понимала, как чудовищны такие мысли. Разве это ребенок виноват, что они с Беном оказались так беспечны? Их любовь, их ослепляющая тяга друг к другу в конце концов вырвали какую-то невинную душу из вселенского потока и позволили ей воплотиться в живом существе. Как можно возлагать вину за собственные ошибки на того, кто еще не обладает и не может обладать собственной волей?

И все же, она не могла ничего поделать с той враждебностью, которой невольно отзывалось ее сердце при каждой мысли о ребенке. Куда ей было девать горечь от того, что ее муж теперь не с нею, что он бросил ее ради перспективы одолеть главу Первого Ордена и даже не простился? Куда было девать слезы, которые время от времени все же наворачивались на глаза, сколько ни тверди себе, что Бен поступил правильно, и что вины ребенка здесь нет? И как смотреть на кольцо, которое теперь красуется у нее на пальце по всем правилам и которое внезапно превратилось из символа любви и верности в символ милостивого обмана?..

У нее не получалось полноценно злиться на Бена, хотя адресована ее злость была, если подумать, именно ему. Рей, однако, хорошо помнила, что самому Бену пришлось пережить в юности, и этого было для нее достаточно, чтобы если не оправдать его, то хотя бы понять его мотив. Маленького Скайуокера необходимо держать подальше от Сноука, это не вызывало у нее сомнений. Но если она не могла

злиться на мужа, то неосознанно злилась на ребенка, что тут поделать? При этом, как часто бывает у женщин, враждебность вовсе не означала, что Рей не любит — или во всяком случае не готова полюбить — неожиданный плод их короткого счастья.

И еще, что-то по-прежнему настораживало ее. Некое недоброе предчувствие, некий шепот из глубин подсознания подсказывал ей, что с этим ребенком все совсем не так просто…

***

Не то чтобы все дроиды, доставленные Платтом, вовсе выеденного яйца не стоили, однако для тяжелой работы решительно не годились. Слишком высокие, слишком тяжелые, они прекрасно подходили для войны — и не удивительно, ведь когда-то их и вправду создавали, как воинов. Но раскопки они вели медленно и утомительно.

Пока машины рылись в земле, периодически спрашивая гнусавыми, как бы проржавевшими насквозь голосами: «Что мы ищем, госпожа?», Рей прохаживалась на плато с отсутствующим видом, в котором виднелась какая-то холодная, суровая сосредоточенность. Увидав ее, Ункар Платт — да и любой несведущий на его месте — подумал бы, будто девчонке просто некуда себя деть. Однако это было вовсе не так. С виду прохлаждаясь без дела, Рей в действительности изучала местность в надежде, что Сила сама приведет ее к искомому, подскажет нужное место для раскопок.

Плато Жалобной руки не обмануло ожиданий, оказавшись точно таким унылым и зловещим местом, как о нем и говорили все, кого только ни спроси. Это была широкая каменистая гряда, раскинувшаяся между восточной частью Кратерграда и Гоазоанской пустошью, которая уходила на юг, как бы разделяя пустыню надвое. Рваный рисунок скалистых уступов, восходящих к вершине, дал название этому месту: если смотреть издали, то казалось, будто глубокие борозды камня складываются в изображение худощавой руки, которая тянется в мольбе к каким-то высшим сферам.

Природный памятник нищете. Немой вопль, столетиями взывающий к провидению.

Рей находила странным, что здесь не осталось никаких следов пребывания людей. Плато Жалобной руки было едва ли не единственной скалистой местностью на весь Гоазоан. Скалы пробивались из песка, как кости проглядывают сквозь разлагающуюся плоть. Здешние места были богаты углем. Уголь, да еще погибшие имперские корабли — вот и все достояние Джакку. Но если стальным гигантам, которые покоятся в песках, было всего тридцать лет, то уголь добывали вблизи Кратерграда еще со времен Старой Республики — и при Палпатине, и после него…

… а потом однажды просто перестали. Владельцы свернули производство и ушли, оставив шахты — поговаривали, что вместе со всем оборудованием, — на волю пустыни.

Теперь, пятнадцать лет спустя, пустыня, выходит, не оставила ничего. Ни единого строения, которое бы свидетельствовало о том, что эти места когда-то были вполне обжитыми. Что ж, природа всегда возьмет свое. Но на Джакку природа всегда была смелее и агрессивнее.

Или природе кто-то помог? Какая-то тайная сила, которая, если верить россказням зевак, и согнала горняков с насиженного места, постаралась, чтобы плато поскорее приобрело свой исконный, дикий вид…