Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы
Шрифт:
Заплещет душа поэта,
И заплачут шишками сосны
Над моей пропащей могилой...
Тридцать третий год високосный
Вздувает ночи ветрило.
Здравствуй, шкипер из преисподней!
Я — кит с гарпуном в ласту,
Зову на пир новогодний
Дьяволицу-красоту!
60 Нам любо сосать в обнимку
Прогорклый собственный хвост,
Пока и нашу заимку
Хлестнет пургою погост.
Март—апрель 1921
422
Сергею Есенину
В степи чумацкая зола —
Твой
Из мыловарного котла
Тебе не выловить жемчужин.
И груз «Кобыльих кораблей» —
Обломки рифм, хромые стопы.
Не с коловратовых полей
В твоем венке гелиотропы, —
Их поливал Мариенгоф
Кофейной гущей с никотином...
От оклеветанных голгоф —
Тропа к иудиным осинам.
Скорбит рязанская земля,
Седея просом и гречихой,
Что, перелесицы трепля,
Парит есенинское лихо.
Оно, как стая воронят
С нечистым граем, с жадным зобом,
И опадает песни сад
Над материнским строгим гробом.
В гробу пречистые персты,
Лапотцы с посохом железным, —
Имажинистские цветы
Претят очам многоболезным.
Словесный брат, внемли, внемли
Стихам — берестяным оленям:
Олбнецкие журавли
Христосуются с «Голубенем».
«Трерядница» и «Песнослов» —
Садко с зеленой водяницей!
Не счесть певучих жемчугов
На нашем детище — странице.
Супруги мы... В живых веках
Заколосится наше семя,
И вспомнит нас младое племя
На песнотворческих пирах!
Март—апрель 1921
423
Николаю Ильичу Архипову
Портретом ли сказать любовь,
Мой кровный, неисповедимый!..
Уж зарумянилась морковь,
В рассоле нежатся налимы,
С бараньих почек сладкий жир,
Как суслик, прыскает свечою,
И вдовий коротает пир
Комар за рамою двойною.
Салазкам снится, что зима
Спрядает заячью порошу...
Глядь, под окном свалила тьма
Лохмотьев траурную ношу!
Там шепелявит коленкор
Подслеповатому
«Какой великопостный сор
Поэт рассыпал по портрету!
Как восковина строк горька,
Горбаты буквы-побирушки!..»
О, только б милая рука
Легла на смертные подушки!
О, только б обручить любовь
Созвучьям — опьяненным пчелам,
Когда кровавится морковь,
И кадки плачутся рассолом!
8 апреля 1921
424
Умирают звезды и песни,
Но смерть не полнит сумы...
Самоцветный лебедь Воскресни
Гнездится в недрах тюрьмы.
Он, сосцов девичьих алее,
Ловит рыбок — чмоки часов...
Нож убийцы и цепи злодея
Знают много воскресных слов.
И на исповеди, перед казнью,
Улей-сердце выводит пчел,
Над смертельной слезой, над боязнью
Поцелуйный реет орел.
Оборвутся часов капели,
Как луга, омыв каземат,
Семисвечником на постели
Осенит убийцу закат.
И с седьмого певчего неба
Многовзорный скатился Глаз,
Чтобы душу черней Эреба
Спеленать в лазурный атлас.
А за ним Очиститель сходит
С пламенеющею метлой,
Сор метет и пятна выводит,
Хлопоча, как мать, над душой.
И когда улыбка дитяти
Расплещет губ черноту,
Смерть-стрелок в бедуинском плате
Роковую ставит мету.
425
Меня хоронят, хоронят
Построчная тля, жуки
Навозные проворонят
Ледоход словесной реки!
Проглазеют моржа златого
В половодном разливе строк,
Где ловец — мужицкое слово
За добычей стремит челнок!
Погребают меня так рано
Тридцатилетним бородачом,
Засыпают книжным гуано
И брюсовским сюртуком.