Сердце ночи

Лопатто Михаил Осипович

<1942>

Унтергрунд в Берлине

Вагон вдруг лопнул, из дверей потек, Киша прыщами, гной лежалых чучел. Меж судорог утроб и наглых ног Брюхач сигарой глаз линючий пучил. Одеколонных лун лимонный тон, Смесь блеклой пакли, кролика и шелка. Работая локтями в унисон, Не различишь, кто шведка, кто креолка. Представить в жирной жиже можно ль Вас, Кто жаром райской просиял мне птицы? О если б поезд вздумал с пьяных глаз Лететь вовсю, вдруг наскочить, разбиться!

<1923>

«Пуста

амфора Афродиты…»

Пуста амфора Афродиты. Здесь нежностью никто не пьян. Лишь запах острый и забытый Тревожит похоть парижан. Лишь торопливым поцелуем Сближаются на день, на час. Интригой дерзкой не волнуем Сухой, расчетливый Ловлас. Поэты здесь профессионалы, А дружба ценится как чек. Природа ли являть устала Иль в денди замер человек, От Буа до Лувра — все пространство, А время — мертвый капитал. В непостоянстве постоянство, И старость — тухлый идеал. Уж темных, цвета глаз, фиалок Рантье кокотке не дарит. В автомобиле сир и жалок Одутловатый сибарит. И редко в строй скупой и плоский Вплетается восторгов сеть, Чтоб с дряхлой грустью замереть В устах волшебницы Милосской.

<1920>

В Париже

Шторы гремят. В барах тушат огни. Запоздалые гости, в углу мы одни. К очам мечтательным прикован, гляжу. Плавает льдинка в золотистом Анжу. Что за встреча! По смеху дико скользя, Опустошенней нам быть нельзя. Пойдем к тебе. Стол, шкаф и кровать. В клетке подобной нельзя не мечтать. Убьем: долг, нежность, отчаянье, страсть. Все ниже и ниже должны мы упасть. Нам жутко и сладко. Потушим огни. В разгромленном мире теперь мы одни.

<1923>

Успех

Как нелегко рукою хрупкой Схватить фортуны колесо! То счастье мне шуршало юбкой, Нахлынув ливнем в парк Монсо. Все пред грозою побежало: Подростки, няньки, сторожа. Но сердце пело и сияло, В избытке радости дрожа. Какая легкая свобода Звездою денежной течет По небу банковского свода: Презренный и блаженный счет! Жизнь — лотерея. Номер вышел, Пьянит нулей шипучий хмель. Взорвался, грохнул гром по крыше, Как бесшабашная шрапнель.

<1923>

Путешествие в Италию

Дым паровозов мне мил, как весна. Летим вдоль Сены, заря ясна. Я опускаю широкое стекло. На том берегу сады Фонтенбло. Первые звезды, первые огни. Затихни, сердце, не бейся, усни. Наутро Модана — только б дожить. Раскрыл газету, но нет, лучше пить. Иду в сияющий вагон-ресторан, Иду обратно, воздушен и пьян. Версингеторикс. Утренний чай. Франции нежной земля, прощай!

<1923>

Порто Венере

Тот полдень

в памяти не стерт, Когда, оставив пальмы парка И сьесту Специи нежаркой, Мы плыли на Венерин порт. Проливы, заводи, отроги Холмистых выжженных пустынь, Дрожащих далей зной и синь И щебень вьющейся дороги. Ты помнишь гладких скал откос, Развалин плиты и площадки, Грот неуютный, отдых сладкий И на кладбище рыжих коз? Цепь лестниц легких и счастливых, Из смуглых рук воды стакан, Над морем белый ресторан И стаю рыб внизу пугливых? Как мы на катер заспешили, Канат отвязан, рев, толчок. Уж в колыханье винной пыли Тускнел рыбачий островок. Нам пленную прорезал тень Маяк планеты, суеверен. Проходит все. Но был Венерин Тот пестрый и бездомный день.

<1923>

Лунгарно

Пред завтраком толпа пестрит Вдоль Арно, медленной прогулкой Весенний будит аппетит, И полдень встречен пушкой гулкой. Февральский воздух свеж и прян, Рука рукой у локтя сжата. Жужжа, слетает звон кампан С холмов зеленых Сан Миниато. Куда мы денемся с тобой? В твоей петлице вянет роза, И ослепляет синевой Оснеженная Вальомброза.

<1920>

Палаццо Веккио

Поставив сбоку башню Синьории, Прозрел Арнольфо дерзкий идеал, Прекрасного нарушил симметрию И новый зодчества канон создал. Под аркой лоджии Персей Челлини Лоснится медно, выхолен и пуст, И мрамор групп в изломе сытых линий Сближением разбужен наших уст. Лишь то, что неожиданно, нам сладко. Из-за палаццо выплыла луна. Не все в любви, как этот мрамор, гладко, Но, безрассудная, милей она. Не симметрично любим мы и зыбко: Сближенья нежные после обид. Но бледная пьянит мой дух улыбка, И сердце, счастья полное, дрожит.

<1924>

Флоренция

Молитв Беато, трепетных икон, И рук и крыльев, онемевших свято, Пыланьем вечер золотой сожжен, И в огненной пыли полота заката Дрожит и рдеет серебристый звон. Над гущей улиц тенистой и сжатой Созвучьем легких башен повторен Дух нежности пронзенной и крылатой Молитв Беато. Мелеет день, но мглистый медлит сон. В прозрачности холмов голубоватой Проходит хор бесполых, кротких жен, Припухлых, розовых и тепловатых. И тайной прелести исполнен он Молитв Беато.

<1920>

«Я не пишу теперь стихов беспечных…»

Я не пишу теперь стихов беспечных. Не разрешив практических задач И отложивши ряд ненужных вечных, Бездумно я брожу в прохладе дач, В тени садов приморских и приречных. На розовом песке играю в мяч У Адриатики зелено-млечной. Оранжев парус, ветра вздох горяч. Я не пишу. Мне странным кажется притворный плач, Ужимки лирики и чувств увечных И вывих разложений бесконечных. И чтобы рифма утлая без встречных Не рвалась по волне за лодкой вскачь, Я не пишу.