Сердце ночи

Лопатто Михаил Осипович

<1920>

Венеция

О незнакомые салоны, Куда вас вводят первый раз! Из всех углов тайком влюблено Косится на хозяйку глаз. Дымится кофе, лампы глухо Горят меж чашек и гвоздик, И друг нашептывает в ухо Чуть переперченный дневник. Ах, в сердце жизни есть запасы, Остроты рвутся с языка, А геммы, кружева, атласы Кружат мне голову слегка. Окно раскрыто на каналы, Дрожит бродячий гондол свет, И баркароле запоздалой Гитары вторит жаркий бред. Чудесно все, что незнакомо, В любви мы любим узнавать. И трепет

пальцев, жар, истома Привычкою не могут стать. Взгляд любопытный не устанет В чужих глазах искать до дна, И рот целованный не вянет, Лишь обновляясь, как луна.

<1920>

«Голубки Марка, вечер осиян…»

Голубки Марка, вечер осиян, С кампаной слился робко вальс под аркой. Ложится солнце в сеть каналов жарко. Окрай лагуны плоской сиз и рдян. Насмешница, и ты — голубка Марка. Все тот же он — задор венециан, Дворцов линялых плесень, рис, пулярка, Абат-атей, родосского стакан, Голубки Марка. Но полночь уж. Сгорели без огарка Гитары, маски, жирный лоск румян, Вся в пестрых платьях золотая барка. Стал шалью черной радужный тюльпан. Но рокот ваш как радостный пеан, Голубки Марка!

<1920>

Байрон в Венеции

Кто так надменно, так покорно, Так упоительно любя, Сквозь гамму ласк и примирений, Обид и долгих опьянений, Тереза, нежный, хищный, вздорный, Другой кто мог вести тебя? Где блеск другой, на мой похожий? Мой хмель и жар, моя любовь Создали профиль злой камеи, И эти локоны у шеи, И мушку в матовости кожи, И чуть приподнятую бровь.

<1927>

«Густое черное вино…»

Густое черное вино Прилило к щекам терпким жаром. Мне ненавистно казино, Скитание по ярким барам. В тебе есть странная черта, Противочувствий дрожь и сила. Мучительно вдруг складка рта Небесный облик исказила. Пойдем на воздух, ты бледна От карт и давки, ламп и дыма. Смотри: лагунная луна Влияньем древних чар томима. Лепечет плоско у крыльца Волна отрады запоздалой, И хрипло окрики гребца Несутся в темные каналы. Мосты горбятся, фонари Тускнеют, и набухло платье. Тоскливо тени ждут зари В угаре хилого зачатья. Я стал блаженно нем и тих, И словно растворилось тело, Волос каштановых твоих Рука коснуться не посмела.

<1920>

Город

Ты — эхо душ, ты — сердце карнавала, Кристалл столетий, в неизвестность нить. Нагорного достигнув перевала, В тебя смотрюсь, чтоб мир в себе открыть. Осколки буйства, воли и гармоний, Скрещенье рас, узлы святых судеб, Пустынный храм и огненный вертеп, И все тщеты измеривший Петроний. Лепные призраки безумств Бернини, К забвению фонтанов пыль зовет, И над раскопкой тень от круглых пиний. Но город новый уж вокруг встает В упрямом сдвиге плоскостей и линий.

<1925>

«Предутренний бодрит нас холод…»

Предутренний бодрит нас холод. Мы, как солдаты, будим Рим, Шагая в такт по мостовым. Нет, старый мир чертовски молод! Порой с гитарою под мышкой Пройдет компания гуляк, И гармонирует синяк На лбу с растерзанной манишкой. Как пахнут лужи переулка Вином и пылью дождевой! Каскады Треви за стеной Спешат и, ширясь, плещут гулко. На площади, на перепутке — Тень обелиска от луны. Кровавой славы нежа сны, Сквозит скелет развалин жуткий. Но

будь кем хочешь — денди, вором Иль просто другом кабачка — Жизнь радостна, хмельна, крепка Тем, кто зарей идет на форум.

<1923>

«Отель, два бара, банк, антикитэ…»

Отель, два бара, банк, антикитэ И дыма над Везувием воронка. Гора как мамонт, снящийся ребенку, В морщинистой дебелой наготе. Решетка сада, пальмы, Антиной, Трескучий говор, рев рожков, трамваи, И фиг лотки, и море за стеной. Я понемногу робко вспоминаю: Здесь проходил я в этот ранний час — Когда? В Неаполе ведь я впервые! Здесь останавливался много раз, Воспоминанья вспомнив круговые. О счастье! Я еще увижу вас, Здесь путником бредя счастливым, И море с тихо плещущим приливом, Везувий, бронзу, пальмы, улиц чад. И вновь мне приоткроется круженье Миров и сладостный всего возврат, Чтоб воплотиться через миг в забвенье И так блуждать под солнцем наугад.

<1924>

Бред галерей

О перебой тревожных излучений, Неутоленных теней пестрый гам! Со всех сторон назойливо из рам Здесь гения оспаривает гений. Здесь пьяный Рубенс рядом с фра Беато, Легчайший Липпи, темный Тициан. Зевак приплывших из далеких стран Стада, всегда спешащие куда-то. Уйдем скорей! есть храмы и часовни Лепящихся по кручам деревень. Послушаем орган, присевши в тень. Мадонна кротче, отрок здесь любовней. Тогда как отзвук стонущий хорала Тех, кто забвенье жаждал одолеть, Готовя тайне хрупкой формы сеть, Прорвется жалоба, что жизни — мало.

<1923>

СОНАТИНЫ

«В рюмке светлой предо мною…»

В рюмке светлой предо мною Брызжет, пенится вино.

Пушкин

В рюмке светлой предо мною Брызжет, пенится вино. Льдистой сковано струею, Рои искр рождает дно. Ум мой ясен, мне не спится, Заплыла, дрожа, свеча. Полночь бьют часы ворча. Гость за стол ко мне садится. И рукой слегка дрожащей Гостю рюмку я налью. Сердце радостней и чаще В грудь колотится мою. Кто ты, чьею вызван силой К жизни из небытия? Что таишь ты от меня, Призрак женственный и милый? Гибель, счастье ли, измены — Что пророчишь мне без слов? Острой бритвой вскрыть ли вены Ложной жизни ты готов? Иль на запах наслажденья Рвешься, памятью смущен, Волей злой осилив сон Фосфорического тленья? Если ты забвеньем мучим, Брат мой милый и двойник, Пусть причастье струй шипучих Жизнь в тебя вдохнет на миг! Но свеча уж догорает, Блекнет ночь, поет петух. Тайный гость мой исчезает, Грустен, женственен и глух. Тих весь дом, любви звездою Вдруг волшебно зажжено, Брызжет, пенясь предо мною, В рюмке светлое вино.

<1923>

«Весел и ясен твой дух…»

Весел и ясен твой дух. Чем же смутился ты вдруг? Малостью ранен какой? Жалостью, негой, тоской? Слишком темна и тепла Эта тревожная мгла? Или владеет тобой Ропщущий вечно прибой? Гулом и плеском волны Сонные уши полны. Мы ночевали у вод. Слышишь, цикада поет. В зеленоватую рань Легок и радостен встань. С лепетом трав и ветвей Трепет предчувствия слей. Видишь, из мертвенных вод Солнце медяно встает.