Сердце прощает
Шрифт:
...Дышать было уже нечем, пламя подбиралось к самым окнам, и Марфа, чуть не теряя в дыму сознание, перевалилась через подоконник. Чувствуя за собой жар, она медленно побрела на плач своего сына. Обняв его, она с ужасом смотрела то на свой дом с рухнувшей крышей, то на пылающее вдалеке здание правления колхоза. Из щелей его окон полз густой дым, а до слуха все явственнее доносился крик людей. И, не в силах заглушить этот страшный гул пожарища и человеческих голосов, все чаще раздавались выстрелы.
Сердце у Марфы сжалось, ноги сразу ослабели, и она почти без чувств опустилась
* * *
Горбунов через силу открыл глаза и еле слышно прошептал:
– Пить...
Чей-то незнакомый голос пробасил:
– Все-таки выжил, не издох, я знал, что такие, как ты, сразу не умирают.
Горбунов напряг силы и повернул отяжелевшую голову в ту сторону, откуда доносился чужой голос. Его встретил упорный мутно-бычий взгляд офицера, стоявшего перед ним с широко расставленными ногами. Рядом с ним находился мужчина с длинными черными усами, в короткой кожаной куртке и напущенными на сапоги широкими шароварами. Тело партизана изнывало от боли, сухость перехватывала горло, прояснившееся сознание вызывало какую-то лихорадочную дрожь. "А где же Валя? Что с ней?" - подумал он и снова застонал:
– Воды, пить!..
Офицер ехидно усмехнулся, подошел к своему напарнику.
– Дайте ему пить и доставьте ко мне, - без малейшего иностранного акцента произнес он и вышел из камеры.
Горбунов жадно выпил кружку воды и, повалившись обессиленно головой на пол, закрыл глаза. Усатый мужчина, склонившись над ним, закричал:
– Не притворяйся! Кости твои целы, царапины перевязаны... А ну, буйвол, вставай, пошли!
Горбунов не шелохнулся. Последовал новый окрик, грубая брань, а потом Горбунова под руки подхватили два полицая и вытащили из камеры. Перед его глазами проплыли мрачные стены помещения, цементный пол, изнуренные лица людей, которых под конвоем провели мимо него по коридору...
Офицер, в темном мундире, в галстуке, прохаживался около стола. Усатый сидел на стуле возле стены. Горбунова посадили на табурет посреди комнаты.
– Ну, что вы скажете нам о себе?
– спросил офицер.
– Кто вы такой?
Помолчав и собравшись с силами, Горбунов ответил:
– Я русский, гражданин Советского Союза...
– Вот как!
– произнес, останавливаясь, офицер.
– А где же этот ваш Советский Союз? Нет его. Помните, как вы пели: "и врагу никогда не гулять по республикам нашим". Я точно процитировал?
Горбунов промолчал.
– Ах, вы, наверно, не знаете этой популярной советской песни?!
– В голосе следователя слышалась легкая издевка. Он опустился на стул, заглянул в какую-то бумагу, лицо его сразу стало жестким.
– Так, так, произнес он, щелкнул зажигалкой, закурил.
– Пока вы во хмелю, у вас все в розовых красках, но неизвестно, какое еще будет похмелье... Поживем - увидим, - словно между прочим, заметил Горбунов.
– Вы собираетесь жить?! Ха-ха-ха... Это просто забавно. Русские меня всегда чем-то удивляют! Есть у них какой-то эдакий странный азарт. Офицер сделал несколько размашистых шагов возле стола и спокойно спросил: - Ваша фамилия?
– Горбунов.
–
– Россия.
– Конкретнее...
– Этим все уже сказано.
Офицер снова заглянул в лежавшую перед ним бумагу.
– Когда и кем призван в партизаны?
– спросил он, переходя внезапно на "ты".
– Меня никто не призывал, - сказал Горбунов и добавил: - Как и всех наших партизан.
– Значит, по личной воле, то есть сознательно, занес руку на новый порядок, пошел против великого германского народа?
Горбунов подумал, что ему, в сущности, нечего больше терять, и ответил откровенно:
– Я никогда не выступал против вашего народа и даже восхищался многими вашими соотечественниками.
– Вот как?!
– вскинул брови офицер.
– Да, но я ненавижу вас, фашистов, - продолжал Горбунов.
– Начиная от фюрера и кончая последним оккупантом. Вы все - изверги и убийцы, вы палачи.
Офицер слушал Горбунова, не перебивая. Однако его взгляд, как и тогда, в камере, стал колючим.
– Ну что же, ты только облегчил нашу задачу, - сказал он, когда Горбунов умолк.
– Как видно, ты не просто партизан, ты убежденный большевик, фанатик и, следовательно, политрук или комиссар. Тем больше мы и спросим с тебя... Итак, к кому и с какой задачей ты направлялся в село?
– На такие вопросы я отвечать не буду.
– Не будешь?..
– следователь зло усмехнулся.
– Но ведь мы умеем развязывать языки. Не веришь?.. Покажите ему для начала детскую игру, повернулся он к усатому.
Тот вскочил на ноги и щелкнул каблуками.
– Яволь!
"Детская игра" заключалась в том, что Горбунова вывели в соседнюю комнату, наполненную какими-то "гимнастическими" снарядами, привязали его к лавке и нанесли двадцать ударов плетью по обнаженной спине. Горбунов грыз воротник своей куртки, чтобы не кричать, а потом потерял сознание.
Прошли сутки, Горбунова снова доставили в кабинет следователя. На этот раз офицер сухо и грубо задавал ему вопросы, стараясь выяснить, куда Горбунов шел и откуда, каково местоположение отряда, его вооружение, состав, пункт связи, фамилии командиров. Горбунов упорно молчал. "Все равно я умру, - думал он, - что делать! Наши придут, отомстят за меня... Я принял партизанскую присягу и не нарушу ее".
Не получив нужных сведений, следователь выходил из себя, кричал, Горбунова стали бить прямо в кабинете, не утруждая себя доставкой подследственного в комнату пыток.
Горбунов с каждым днем слабел, но на все вопросы гестаповского офицера отвечал по-прежнему молчанием. Усатый палач предлагал подвесить его за руки к потолку, однако следователь опасался того, что Горбунов из-за полученных им пулевых ранений может скончаться прежде, чем из него удастся выудить хоть какие-нибудь факты.
– Сегодня мы будем делать тебе маникюр!
– объявил офицер, когда Горбунова привели к нему на очередной допрос.
Горбунову запустили под ноготь пальца здоровой руки иглу. Не выдержав огненной боли, пронзившей, казалось, все его измученное тело, он рванулся и закричал: