Сердце прощает
Шрифт:
Глава двадцать первая
Партизанский полк, в который влился вместе с уцелевшей группой Игнат Зернов, всю осень и начало зимы находился в походах по отдаленным тылам противника. Он шел по следам своей разведки и неожиданно налетал и громил жандармские управы, уничтожал полицейские участки.
Однажды, получив сведения о передвижении немецкого обоза, подразделение, в котором служил Игнат, вышло на его перехват.
Пробирались лесом по глубоким сугробам. С наступлением сумерек подошли вплотную к тракту. Взвесили обстановку. Обоз противника был растянут более чем на километр, и это осложняло внезапность атаки. Пришлось и отряд значительно растянуть вдоль дороги. Игнату во главе
– Ваша задача, - напутствовал Игната командир подразделения, - будет состоять также и в том, чтобы сорвать возможность подхода противника извне на помощь попавшему в капкан обозу. Сниматься с тракта разрешаю не раньше, чем через час после завершения всей операции.
Игнат по-военному козырнул.
– Все ясно, товарищ командир, задача будет выполнена.
Ночь была безоблачная. Почти в зените под темно-синим звездным шатром плыла серебристая, в холодном блеске луна. В ее призрачном свете нетронутый снег казался голубым, тени, падавшие от деревьев, были черными.
Укрывшись среди толстых стволов сосен, Игнат в раздумье смотрел на тракт.
Центральное место на облюбованном боевом рубеже Игнат отвел ручному пулемету, затем группе автоматчиков и на случай критической обстановки выделил двух гранатометчиков с утроенным запасом гранат.
Прошло свыше часа, но никаких признаков появления противника не обнаруживалось. Мороз донимал Игната, и он чувствовал, как стужа все больше проникает через валяные сапоги, холодит спину под овчинным полушубком, охватывает инеем бороду, усы, брови. Игнат время от времени снимал рукавицу и, отвернув ее край, растирал теплым бараньим мехом свои стынущие щеки. Он прислушивался к каждому шороху, вглядывался то в один, то в другой конец тракта. И вдруг два горящих желтых фонарика впились в его лицо. "Что за чертовщина!
– удивился Игнат и, внимательно приглядевшись, усмехнулся: - Беляк, да какой здоровенный, с ягненка! И как же, подлец, напугал. Если бы не война и не этот обоз, то сейчас бы я тебя уложил, и ужин был бы, как у тещи в гостях!" Заяц сидел на задних лапах, высоко подняв голову и к чему-то вроде прислушиваясь. "Неужто почувствовал нас или что-то заслышал неладное?" - подумал Игнат.
Скоро в той стороне, откуда ожидался противник, раздались гулкие автоматные очереди.
– Что бы это значило?
– спросил кто-то из партизан.
– Может, кто-то опередил нас и завязал бой?
– Не может быть, - возразил Игнат.
– Огонь-то не наш, не атакующий, да и стрельба только с одной стороны, а не перестрелка...
Партизаны примолкли.
– По-моему, это всего-навсего подстраховочная стрельба, - продолжал Игнат.
– Фашисты часто так делают. Едут и палят из автоматов по всем кустам, им везде мерещатся партизаны.
Рассуждения Игната были резонны. Все приняли дополнительные меры предосторожности: каждый вырыл себе в сугробе окоп с таким расчетом, чтобы со стороны тракта его загораживал толстый ствол сосны.
Скоро стрельба прекратилась, и вдали на дороге показались темные движущиеся пятна. Потом стал доноситься скрип саней и фырканье лошадей. На трех головных подводах сидело по пять солдат, на остальных - по два, по одному.
Несмотря на сильный мороз, немцы были одеты в свои обычные шинели, кожаные сапоги, тонкие суконные подшлемники. Такая одежда, по-видимому, не очень их грела. Многие солдаты то и дело соскакивали с саней, жались к лошадям, толкали друг друга плечами.
Игнат насчитал более ста возков, замыкали обоз подводы с солдатами. Они курили, громко разговаривали, смеялись.
"Вот он какой орешек-то,
Игнат, чувствуя, как его все крепче пробирает мороз, достал было кисет, но застывший лес вздрогнул, огласившись стуком пулеметно-ружейной стрельбы. Вместе с треском автоматов слышались и резкие хлопки разрывов гранат.
– Ну вот, это наши, чувствуется партизанский напор, - взволнованно произнес Игнат и стал вслушиваться в звуки боя, стараясь по характеру перестрелки определить его ход.
Однако ожесточенная перестрелка продолжалась не более десяти минут. Пальба стихла столь же внезапно, как и началась. И со стороны боя показались мелькающие в лунном свете черные точки. Число их на дороге быстро увеличивалось. Игнат негромко подал команду приготовиться к бою и взял на изготовку свой автомат.
Фашисты бежали, стуча сапогами по обледенелому тракту. Они обгоняли друг друга, бросали на ходу свои ранцы, подсумки, какие-то цилиндрические железные коробки, пристегнутые к поясным ремням.
– Хихикали, морды, щелкали при казнях аппаратами, - бормотал про себя Игнат, затем, выждав, когда бегущие фашисты поравнялись с расположением его группы, скомандовал: - Огонь!
Дружно ударили автоматы, бухнул винтовочный залп, на дороге с грохотом взметнулись косые огни гранатных разрывов. Фашисты заметались в панике, не зная, куда бежать и как спасаться...
Через час, как было приказано, группа поднялась из засады. Никаких признаков подхода противника на помощь теперь уже разгромленному обозу не было видно. Главные силы партизан, по расчетам Игната, уже успели уйти. От мороза трещали деревья, гуляла по тракту поземка.
На следующий день Игнат слег. Он лежал на железной кровати, укрытый одеялом и полушубком, и лихорадочно дрожал. Скоро его озноб сменился жаром. Термометр показывал критическую отметку. Игнат пытался сосредоточиться, но мысли не подчинялись ему. Лежавшие с Игнатом раненые сочувственно поглядывали на него, но ничем помочь ему, конечно, не могли. Полковой врач дважды на дню прослушивал Игната, собственноручно давал ему драгоценные таблетки аспирина и красного стрептоцида. Партизанская медсестра Аксинья ни на шаг не отходила от Игната. Так уж случилось, что больше года он был у нее на виду, и она близко принимала к сердцу все, что его касалось: и его тяжелое фронтовое ранение, и полная тревог и опасностей жизнь Игната в ее доме, и то, как он вместе с ней был заживо погребен в траншее и едва не погиб, и частые схватки с врагом, в которых Игнат, как пулеметчик, всегда принимал участие, и его трудные думы о своей семье. Аксинья ломала себе голову над тем, что будет с Игнатом, когда полк снова тронется в поход. Взять его с собой в таком состоянии - значит наверняка потерять его. О положении Игната Аксинья переговорила с командиром роты. И решение было принято: оставить больного в селении, а медсестре позаботиться о том, где его поместить и как оградить от предателей.
Аксинья обошла несколько крестьянских домов. Выбор ее пал на колхозницу-старушку. Ее изба стояла несколько обособленно от других, почти в конце деревни. Старушка жила вдвоем с дочкой, бездетной солдаткой.
Через несколько дней температура у Игната спала, прошел бред, но тело было будто парализовано, лежал он неподвижно, пластом.
– Что это с тобой вдруг стряслось, Игнат Ермилович?
– тая свою радость, сказала Аксинья, увидев, что самое страшное все-таки миновало. Такой, гляди, великан, и на тебе, свалился.