Сердце знает

Игл Кэтлин

— Расистские?

Она кивнула снова.

— Ты и не могла так думать, Хелен.

— Но у меня нет предрассудков.

— Может быть и нет, но ты — белая.

— Я никого не оправдываю, — уверила она, начиная злиться, как будто он оскорбил ее, назвав белой. — У меня ребенок от индейца. Я знаю, что это такое, когда люди смотрят на него и думают о нем, как о темнокожем, и их подлые утверждения задевают его, влияют на его выбор, на его возможности, ранят его чувства. — Ничего не могло быть сейчас хуже подступивших слез, когда

ей больше всего хотелось быть спокойной, убедительной, но Хелен всегда было трудно говорить на эту тему, особенно, если это связано с ее сыном. — Они… причиняют ему боль.

— Вот. — Он вытащил две салфетки из коробки и протянул ей, но это не сделало их хоть сколько-нибудь ближе. — Ты — белая, Хелен. И всегда такой будешь. Он — наполовину белый, но выглядит, как я. — Его рука все еще была вытянута, он повернул ладонь вверх, потом вниз. — Он живет с моим цветом кожи.

— Я знаю. — Она вытерла нос. — Знаю. И поэтому я пришла сюда.

— Разведать обстановку для него, да? У нас появились белые разведчики?

Она подняла на него полные слез глаза.

Он пожал плечами: — Времена действительно меняются, спасибо казино.

— Работа в казино не имеет ничего общего с …

— Это была шутка. Юмор индейцев. Очень старая шутка.

— Я поняла, но мне она понравилась, хотя бы потому, что, может быть, ты на меня перестал сердиться.

— И не рассчитывай на это, — предупредил он. — Но чувство юмора помогает. И слезы на меня тоже действуют.

— Извини. — Если глубоко подышать, слезы можно остановить. Она вытерла глаза. Глубоко вдохнула. — Ненавижу, когда теряю контроль над собой.

— Знаю. Значит слезы — под контролем?

Она закрыла глаза, и слезы продолжали катиться. Она все испортила, и в этом только ее вина.

Она слышала, как он ходит, как положил руки на ее стул. Она открыла глаза, посмотрела на него, и сердце ее затрепетало.

Хелен знала — это любовь.

Он опустился на колени возле нее, стер пальцем ее слезу и поднес к своему рту: — Ничего не изменилось. Твои слезы действуют так же, как и всегда.

Он кивнул, и она бросилась к нему, спрятала лицо на груди, и продолжала плакать от счастья и от жалости, что столько потеряла. Он обнял ее. Чем сильнее она плакала, тем крепче он обнимал ее. Он был опорой, поддержкой, в которой, твердила она себе тысячи раз, она не нуждалась. Не надо была плакать при нем, но она ничего не могла с собой поделать. Такие слезы недолгие, но настоящие, и когда она выплакалась, то почувствовала себя очищенной.

— Все под контролем, — сказал он с усмешкой. — По правде говоря, я тоже сильно нервничал эти дни, поэтому не хотел тебя видеть, пока все для себя не проясню. Вот, что я думаю. — Он погладил ее ноги в хлопчатобумажных брюках, как минуту назад гладил спину. — Я не отниму его у тебя. Я много думал об этом, и я не сделаю этого, но только если я… буду уверен в тебе. Только если ты не… — Он хотел посмотреть

ей в глаза, чтобы увидеть понимание, а не сделать ей больно. — Но нельзя делать окончательных выводов, не имея на то причины.

— Да.

— Но ты ведь делала. Ты продолжаешь называть его своим сыном, и он — твой ребенок, он вырос с этим. Ты считала меня неподходящим отцом. Ты хотела защитить его от меня.

— Не от тебя, Риз, а от Закона, и от того, что случилось с Картером, и от неизвестности. Да, я не была уверена.

— Но ты была уверена в том, кто — его отец.

— Да.

— Ты знала, что я — его отец.

— Да.

— Он взял ее лицо в свои руки: — Я - отец твоего ребенка.

— Да, это — ты.

— Посмотри на меня, — потребовал он, и она открыла глаза, подумав, что не собиралась их закрывать. — Я — отец нашего ребенка.

— Да.

— Скажи это.

— Ты — отец Сидни. Он — твой сын.

Он судорожно глотнул, раз, два, видно было, как двигаются желваки на его лице, он прикрыл глаза, и ее охватил страх, мимолетное сознание того, что он старается побороть гнев. Он повернул к ней лицо, поцеловал ее глаза.

— Он — наш сын, — сказала она, вся дрожа.

Он кивнул: — Ты не говорила так прежде. Ты смотрела на меня так, будто я твой заклятый враг, — он поднял брови и наклонил голову, — мне не хватало этого сознания, что у меня есть сын.

— Извини меня. — Дрожащими пальцами она тронула его губы. — Он — наш сын, я люблю его больше всего на свете, больше жизни, и я не хочу потерять его.

— Я не отнимаю его у тебя, — сказал он. Она тяжело вздохнула, и Риз сжал ее плечи так, что она не могла пошевелиться. — Я не собираюсь отнимать его у тебя. Я только хочу …

— Я не знала, что ты сделаешь. Ты имел право знать о сыне, я всегда это понимала, но в то же время… — Она покачала головой. — Мы никогда не говорили о браке и детях. Это было замечательное время, мы были вместе, но оно быстро пролетело. Ты уехал, чтобы стать… Ризом Блу Скай.

— А ты не знала, что будет дальше.

— Нет, знала. Я почти ничего не знала о баскетболе, но я всегда знала, что ты — лучший игрок в Южной Дакоте после Крэйзи Хорса.

Он улыбнулся, в глазах появилась теплота: — Мой отец утверждал, он был лучшим защитником.

— Это ты — был лучшим защитником.

— Я действительно был лучшим, черт побери. — Он взял ее руки. — Ты знаешь, Хелен, когда я узнал, что ты бросила работу и уехала из Бед-Ривер, я вдруг подумал, что ты — беременна.

— Правда?

— Я был молод и глуп, но я не был полным идиотом. У нас была сумасшедшая любовь, и мы не думали о будущем. — Он разжал ее ладони и забрал мокрые от слез салфетки. — Несколько раз после отъезда я звонил тебе, мы разговаривали, я чувствовал, что-то происходит. А потом ты уехала, и я сказал себе: хорошо, пусть будет так. Она хочет перемен.