Серебром и солнцем
Шрифт:
– Так брось охоту на вампиров, и ты наконец-то выспишься, - пожала плечами Мира.
– Я не могу, - возразил он удивлённо, растерянно, видимо, только что это поняв.
– Когда я всеми правдами и неправдами пробился в знаменитое «Студенческое Общество Академии», я радовался, не подозревая, что только что ступил на тайный тёмный путь. Но сейчас это – жизнь. Воздух, которым дышишь. Многие находят себя только здесь.
– Вы все фанатики, - отрезала Мира неприязненно.
Он загадочно улыбнулся:
– Говорят, что carere morte нельзя вернуть в мир живых, к нормальной жизни -
– …И идеалисты. Фанатики – идеалисты: убийственное сочетание.
Слышавший этот разговор юный Гесси почему-то обиделся и даже, что было ему несвойственно, невежливо вмешался:
– Ваши старания приклеить ко всем один ярлык смешны. Что ты, вообще, знаешь, carere morte?
Действительно, ничего. Но скоро Мира побеседовала с архивариусом Конрадом Сотто. Ей пришлось раскусить и проглотить горькую пилюлю истины, но она начала понимать язык, на котором все говорят здесь. Не в меру расшалившаяся и разозлившаяся вампирша, в таком настроении крайне несдержанная на язык, позволила себе нелестный комментарий по адресу Нарро, Деворо и прочих «бумагомарак». Тогда обычно тихий Конрад, до сих пор её терпевший, яростно листнул книгу перед ней и глубоко отчеркнул страницу в середине.
Мира углубилась в чтение. Это было что-то вроде предостережения смертного перед последним шагом или нравоучения, которое наверняка читают исцелённым новообращённым:
«Бессмертные, они называют себя богами, которым ведома вечность. Они будут звать вас за собой… Не верьте! Они будут шептать вам, что смерть есть слабость, и назначение смертных в этом мире - быть пищей бессмертных богов. Они будут говорить, что люди слабы, жалки, их мысли тяжелы как камни, а мечты стелются по земле и не способны от неё оторваться. Они будут говорить, что им известны все ваши страхи и все ваши желания. Они будут говорить, что знают вас до волоска, как всех, как всю жизнь, давно прочитанную ими скучную книгу. Не верьте! Они не бессмертные, но лишённые смерти. Лишённые смерти – и, от века, лишённые жизни. Их пр'oклятая участь – питаться крохами с чужого стола, каплями чужой жизни, которую они могут лишь попробовать на вкус, но не познать. Они как черви, в их телах нет чувствительных струн, одно несытое чрево. Не боги пред вами – нижайшие из тварей, знающие лишь голод, подобно зверям, но не богам не ведающие о смерти. Рассмейтесь же им в лицо».
Усталость – вот всё, что она ощущала новой весной. Она терпела поражение за поражением, но могла только ровно, равнодушно улыбаться, принимая удары: ни дать отпор, ни защититься она не была способна.
– …Главы нет на месте…
– Он не принимает…
– Подойдите завтра…
Наконец,, Мире удалось поймать Латэ в парке:
– Вы не говорите ничего! Что я должна думать? Орден намерен заниматься поисками избранного?
– Позже, леди Вако, -
– Когда?!
– Жди.
– Латэ смягчается. – А пока я найду тебе интересное занятие…
Тогда Мира осмелилась навестить Винсента, уехавшего в Карду. Она не видела его с тех пор, как Адора увела её в новое убежище. Винсент всё рвался в Карду, домой, но внял совету Латэ остаться в столице, пока Дэви не покинул цитадель вампиров. Весь год её последний обращённый был в том же городе, что и она, но они не встречались. И Мира тайно мечтала... и ужасно боялась, что однажды они столкнутся в коридоре Академии. Конечно, она беспокоилась, что племянник начнёт убивать, но в ордене её заверяли, что юный вампир под их контролем.
Она приехала в Карду пасмурным поздним вечером и решила прогуляться до дома пешком. Старый особняк Вако, где началась её вечность, приближался, и Миру пробирала дрожь.
Прошлое возвращалось. С каждым следующим шагом она ощущала себя всё дальше от реальности. Карда, дом Вако. А там в доме – вампир, её создание, юноша, так похожий на того, кто когда-то обратил её... Она долго бежала от страха увидеть Винсента бессмертным, прекрасным и бездушным как Алан - и вот, сама идёт навстречу своему главному кошмару.
«И горше всего сознание того, что она сама позволила страшному сну прорасти в реальность!»
Мира нашла племянника задумчивым, спокойным и чуть насмешливым. И за насмешкой скрывалось раздражение: Винсент не был рад гостье.
На чердаке он разбирал свои старые рисунки. Мира вздохнула, готовясь к серьёзному разговору.
– Доброй ночи! – неуместно резко поздоровалась она. Юноша ничего не сказал, коротко глянул, отрывисто кивнул, приветствуя, и отвернулся.
– Ты всё ещё зол… Как ты здесь? Моё лето в Доне было ужасным.
– Представляю, - оборвал Винсент. – У меня всё в порядке. Я не гнию в деревянном ящике. Я двигаюсь, разговариваю, я сохранил способность рассуждать – чего ещё желать?
– Всё также зло шутишь. И ты ничуть не удивлён моему приезду?
– Ничуть. И даже знаю, зачем ты здесь: мечтаешь выговориться. Что ж, я слушаю.
Мира старательно не замечала его раздражения. Она изучала его лицо исподтишка, и все не могла решить, кого же видит. Усмешка, жесты вроде бы прежние - Винсента, красивые и изящные, даже если продиктованы резкостью и злостью, но вот глаза... Их затянул серый туман, Мира помнила этот туман по взгляду Алана.
– Есть возможность. Я и раньше пыталась сказать тебе… Если я найду нового обладателя дара, и дар обретёт настоящую силу, твоё… состояние можно будет исправить.
– Не говори об этом! – он вдруг изменился в лице: только что спокойный, язвительный, он словно надел маску безумия.
– Не смей мне говорить об этом!
– Почему ты так? Исцеление возможно! Я помогу ордену в поисках дара. Я уже говорила с главой. Ты вернёшься в мир живых, обещаю!
– Зачем теперь ты мучаешь меня? Я уже год, как мёртв, а ты рассказываешь об исцелении!