Серебряная подкова
Шрифт:
Когда в полночь весь дом замирал, Коля наспех одевался и подходил к раскрытому окну. Спать ему не хотелось. А в окно глядела такая волшебная луна, что в ее свете обыкновенный сад казался необыкновенным. Коля залезал на подоконник и тихонько спрыгивал на мягкую, чуть влажную землю. Акбая, сторожевого пса, угощал припасенным в кармане кусочком хлеба, и тот благодарно лизал ему руку, радостно повизгивая. Подружился Коля и с ночным сторожем. Тот мог бы донести надзирателю, но бабай твердо знал свои обязанности: он должен сторожить гимназию от воров и разбойников, а русский мальчик всегда вежливо с ним здоровался - пу
Так было несколько раз: утомленный короткой ночной прогулкой в саду, Коля незаметно влезал в окно и крепко засыпал до самого подъема.
Но в эту ночь, влезая в окно, расслышал он какой-то подозрительный шепот на втором этаже. Затем что-то зашуршало по стене, будто с крыши сваливали ворох сена, Коля спрыгнул с подоконника в сад и, не веря своим глазам, увидел наверху раскрытую створку одного из окон стеклянного купола. Под ним висел человек, покачиваясь на канате; в одной руке у него была кисть, в другой - ведерко.
– Петя, не робей, - послышался шепот с крыши.
"Княжевич! Митя!" - узнал его по голосу Коля.
– Держим крепко, - заверил Княжевич.
– Пиши поскорее.
Петя водил кистью по стене, рисуя какие-то буквы.
Наконец, поставив точку, шепнул восторженно:
– Готово! Тяните!
– и скрылся в открытом окне.
Створка за ним захлопнулась.
Произошло это все так быстро, что Коля невольно подумал: не померещилось ли? Нет, на стене остались еле видные в сумерках буквы. Но прочитать их пока невозможно.
Вернувшись в свою спальню, он долго вертелся под жестким одеялом: "Кто этот Петя? Не тот ли Петр Алехин, которого наградили в прошлом году большим похвальным листом? И что же он мог написать на стене?.."
Утром Коля почувствовал: кто-то с него стягивает одеяло. Дежурный? Нет, Алеша.
– Скорей! Скорей вставай!
– торопил его младший братишка, - Дежурные смоют - не увидишь.
– Кого?
– Там, под куполом...
– А!
– догадался Коля.
Едва успев одеться, он пулей вылетел во двор. Там уже толпились гимназисты - шумели, смеялись, показывали руками на купол, под которым сияли красные буквы: "Конец бесправию! Долой Лихачева!"
С большим трудом надзирателям удалось разогнать гимназистов по классам. Спешно были вызваны пожарные - стереть столь крамольную надпись.
Инспектор Яковкин охотно приступил к расследованию. Охотно потому, что лучшего повода унизить нового директора и не придумаешь. Ох, как мешал ему этот Лихачев!
Яковкин поодиночке вызывал к себе в кабинет каждого ученика. В ход было пущено все - уговоры, угрозы.
Многие мальчики возвращались от него в слезах, А ночью надзиратели шныряли в спальнях и подслушивали у дверей, стараясь поймать неосторожное слово. Но смельчаков так и не открыли.
– Буйство! Неистовство!
– кричал Яковкин, топая ногами, - Воспитатели юношества, крамолу вырастившие!
Непокорство властям проглядевшие!
Надзиратели дрожали, но помочь инспектору ничем не могли. Бунтарские же настроения тем временем разрастались и крепли. В свободные часы все чаще можно было видеть, как гимназисты хмуро перешептывались, по тут же замолкали, если какой-нибудь надзиратель пытался подойти к ним ближе.
Директор Лихачев перепугался. "Волнения среди учащихся -
– За что же бьете неповинного, ваше благородие?
– спрашивал привратник.
– Туда!
– скомандовал Дмитрий Княжевич.
Гимназисты, как один, кинулись в открытую калитку и тотчас окружили квартирмейстера.
– Господин прапорщик!
– подошел к нему рослый старшеклассник Иван Крылов.
– Бить старика, георгиевского кавалера, стыд и позор! Это варварство!
– Варвар!.. Палач!
– подхватили остальные ученики, не раз уже слышавшие об издевательствах Михайлова.
Княжевич-старший вырвал палку из рук экзекутора.
Тот с руганью набросился было на гимназиста, но Иван Крылов придержал его за локоть:
– Не смей, господин поручик.
– Не желаю разговаривать с обезьянами Пугачева!
Будьте вы прокляты!
– завопил вдруг квартирмейстер.
Но в ответ послышался такой угрожающий гул голосов, что пришлось ему бежать на крыльцо и захлопнуть за собой входную дверь.
Убедить гимназистов немедленно вернуться в классы удалось только Сергею Александровичу Попову - единственному надзирателю, которого все любили. Он обещал сам доложить об их просьбе директору Лихачеву. А требование было такое: уволить квартирмейстера Михайлова за жестокое обращение с инвалидом и за гнусное оскорбление чести гимназистов. Однако Лихачев не оценил благородного порыва юношей, наоборот, он обвинил их в дерзком поведении, обещал наказать "зачинщиков" и приказал запирать на ключ все двери в спальнях.
Такие меры обозлили гимназистов. Когда вечером все ушли на ужин, Княжевич, Пахомов, Алехин и Крылов изломали кровати в комнатах ненавистных надзирателей.
На следующий день ученики высших классов заявили, что не будут ходить на занятия, пока не уволят квартирмейстера. К ним присоединились и другие классы, даже нижние. Три дня заседал совет гимназии в полной растерянности. А "бунт" воспитанников разгорался. Раздавались крики:
– Вон Лихачева!
– Долго ли будем его терпеть?
– Не поздоровится директору, если не разберет нашей апелляции...
Лихачев струсил. Он уже не решался без охраны появляться ни в здании гимназии, ни даже на дворе и на заседание совета пробирался тайком, через квартиру инспектора. Избегая встреч с учениками, посылал уговаривать их то учителей, то надзирателей.
Но гимназисты были непреклонны. 9 июня двадцать восемь казенных учащихся из высших классов гимназии во главе с девятнадцатилетним Петром Балясниковым, игравшим на кларнете марш, ворвались в конференц-зал, где происходило "экстраординарное" заседание совета под председательством Лихачева, и еще раз потребовали немедленного увольнения Михайлова.