Серебряная подкова
Шрифт:
– Нет, мама. Ты за меня теперь не бойся. Учиться буду хорошо.
Мать обняла его за худенькие плечи.
– Спасибо.
До ночлега и в следующие дни - до самого приезда в Казань - больше не говорили об этом. Но когда собрались идти в гимназию, к Яковкину, да еще с такой трудной просьбой, Коля не выдержал.
– Мама, - сказал он, - пусть он только примет. После я докажу этому инспектору, что я не попугай. Больше тебя ничем не огорчу. Никогда.
Прасковья Александровна поцеловала его.
– Я верю тебе, Коля.
* * *
Разговор с
– Распущенность!
– кричал он, шагая по кабинету и поворачиваясь так, что брелоки часовой цепочки позвякивали на его круглом животе.
– Если такое допустить, все мальчишки по домам разбегутся. Дурной пример, сударыня, и пагубный!
Прасковья Александровна сидела бледная. Сжав руки, она молча смотрела, как беснуется человек, от которого зависит будущее мальчика, ее сына.
– Прошу вас, простите крестника Сергея Степановича. Больше таких поступков не будет с его стороны, обещаю, - заверила Прасковья Александровна, когда инспектор замолчал. И, странно, ее сдержанность понравилась Яковкину. Слезные просьбы его раздражали.
– Ну что ж, - сказал он, усаживаясь в кресло.
– Пусть будет по-вашему. Но предупреждаю: на собственное содержание. Достаточно того, что ваш старший уже принят на казенное. Этот же пусть еще заслужит. Учредим за ним особое наблюдение. Особое!
– подчеркнул это слово коротким взмахом жирного пальца.
– И при первом же случае...
Не договорив, Яковкин повернул кресло к столу и придвинул к себе толстую папку с бумагами, дав этим знать, что разговор окончен.
Прасковья Александровна даже не помнила, как поклонилась ему и вышла из гимназии. Очнулась она у дома, где ждал ее сын. Еще на лестнице провела рукой по лицу, вытирая слезы, так что Коля, кинувшийся к ней, увидел только ее радостную улыбку.
– Все благополучно, сын мой: ты принят.
Коля, неожиданно для себя, тоже улыбнулся. Будто в груди его лед растаял. Все тяжелое потускнело в памяти, осталась только тоска по великолепному зданию, похожему на греческий храм, по товарищам, особенно по веселому соседу - Мише Рыбушкину.
В тот же день пошел он в гимназию. Опять его стригли под гребенку, водили в баню, выбрали по росту мундирную курточку, повязали суконный галстук. Выдали также перчатки, носовые платки и гребенку. Теперь он становился полноправным учеником гимназии.
Надзиратель разночинских камер, Сергей Александрович Попов, осмотрел Колю со всех сторон, поправил галстук и весело сказал:
– Все как полагается. Теперь войдем в залу. Матери, должно быть, не терпится обозреть сына своего во всей форме.
В зале ожидания Коля заглянул в зеркало и не узнал себя. Когда же присмотрелся к форме, обнаружил, что мундир ему выдали не тот.
– Сергей Александрович, - повернулся он к надзирателю, - ошиблись, не ту форму дали. Посмотрите, пуговицы белые. Ведь у всех на куртках золотые.
Надзиратель вытер платком лысину, откашлялся и наконец ответил как-то нехотя:
– На то было царское указание.
– Какое?
– не понял Коля.
– Золотые пуговицы - у дворян.
Попов был добродушным человеком. Заметив, как дрогнули губы у мальчика, он утешил его:
– Разница тут небольшая. Лишь бы учились хорошо...
Пойдемте-ка вниз. Маменька уже, наверно, там, с братьями в их спальной камере находятся...
Ему не хотелось говорить, что и спальные камеры для разночинцев отдельные, а в классных и в столовых полагалось им сидеть за другими особыми столами.
– С братьями будете жить в одной комнате, - сообщил он.
Однако ни братьев, ни матери в спальной камере не было. Коля попросил у надзирателя разрешения подняться на второй этаж.
– Только в классы не заглядывайте. Там сейчас идут уроки.
На лестнице Колю задержал чей-то голос.
– Подождите! Подождите!
– кричал ему вдогонку светловолосый толстый гимназист с голубыми глазами. Бежал он по лестнице, немного задыхаясь. Ноги у вас длиннее моих, - улыбнулся он.
– Поэтому и не догнать. Я знаю вас, тогда еще сказали, будто не Княжевич, а вы сами стекло разбили. Помните? Ну вот, я запомнил. Мы с вашим братом Сашей в одних классах. Меня зовут Сергей. Да, да, Сергей Аксаков. Так что будем знакомы. Нашего полку прибыло. Рад, очень рад!
Коля не понял, чему же тут радоваться. На темно-зеленой курточке у того золотые пуговицы. Дворянин. Стало быть, сидеть им за разными столами. Но гимназист глядел ему в глаза так доверчиво, а толстые губы его улыбались так добродушно, что Коля согласился:
– Да, будем знакомы. Я - Николай.
– Лобачевский, - добавил Аксаков и крепко пожал ему руку.
– Отлично... Куда же мы пойдем и что вам показать?
Коля был тронут.
– Хотелось бы все посмотреть, снизу доверху - сказал он.
– Я ведь и в первый раз ничего не видел. Знаю Только, где контора, кладовая, спальня.
– Тогда начнем сверху, - предложил Аксаков.
– У меня свободный час. Пойдем...
Они поднялись на верхний полуэтаж, из окон которого виден весь двор.
– Тут вот живет квартирмейстер поручик Михайлов, - объяснял Сережа, показывая двери.
– А здесь квартиры служителей канцелярии. В этой большой комнате - больница, дежурит в ней доктор Бенес. А вот квартира преподавателя фортификации.
– Какой?
– не понял Коля.
– Преподает нам артиллерию, - пояснил Аксаков.
– Разве?
– Не только артиллерию, но и фехтование, тактику.
Ведь наша гимназия именуется императорской, поэтому обязана готовить к службе и гражданской, и военной.
Коля удивлялся:
– Не знал такого...
– Еще узнаешь... Пойдем-ка вниз. Я расскажу тебе историю этой гимназии.
Они спустились вниз и в конце коридора уселись на скамейке между окном и шкафом.
– Тут нам никто не помешает, - сказал Сережа.
– Так вот... Слышал я, рассказывал один учитель. Раньше в Казани была духовная семинария и духовное училище. Готовили священников. Там и предметы у них были все богословские. А ректор Московского университета хлопотал: