Сергеев Виктор. Луна за облаком

Неизвестно

В словах прозвучала какая-то смесь торжественности и офици­альности.

— Что у тебя? Ты, говорят, днем искала меня. Я думал, что это

так.

— Не знаю, с чего и начать. В общем вот что. Приняв решение вернуться домой, я скрыла от всех... скрыла, что у меня будет ребе­нок. Почему скрыла? Ну, видишь ли... Я решила избавиться от этого...

— Чего решила?— не понял он, чувствуя на душе холод.

— Пойти к врачу и договориться...

— Надо сначала, вероятно, с матерью обо всем договориться.

— Я боялась ей сказать. Сегодня пошла к врачу и вот...

Говорят, что мне нельзя... что слабое сердце и надо родить. А я не хочу.

— Ив этом все твои неприятности?

— Мне страшно.

— Глупости. Ничего с тобой не случится. Может, :»то и хорошо, что... ребенок.

— В те дни, Григорий, мы оба во многом ошибались. И особенно я. Ты ни разу не спросил меня о том, как я с ним жила... со вторым мужем. Тебе это не интересно?

— Не вздумай рассказывать.

— Ну вот, видишь... А еще говоришь... пускай... ребенок.

— Ребенок ни в чем не виноват. И ему незачем знать о чем-либо таком... Он не узнает...

В глазах Софьи зажглось что-то, она порывисто дышала, не зная, как быть с дрожащими руками, то ложила их на стол, то уби­рала на колени.

— Хорошо бы так...—прошептала она.

— Вот так и будет.

— Ну нет,— жарко вздохнз^гла Софья. — Такого не будет.

Глаза ее потухли.

— Ты напускаешь на себя, бог знает, чего,— принялся он ее ус­покаивать.

— Мне страшно,— повторила она.

— То, что без мужа?..

— Ну, что ты!

— Может быть, мы и найдем общий язык. Но только не сейчас, не скоро. Я не могу... А чего тебе страшно?

— У нас с тобой всегда не ладилось. Жили... не скажешь, что... Не могу даже выразить. Любовь у нас, Григорий, была какая-то тя­желая. Жили... мучали друг друга. А ребенок появится? Я же знаю тебя, Гриша... какой ты. Ну, допустим, мы найдем общий язык. А дальше? Не-ет, конечно, ты не попрекнешь меня прошлым, лишний раз не напомнишь. И он, ребенок, может быть, найдет в тебе отца. Но какого отца? Холодного, вежливого, рассудочного. Ты себе не по­зволишь, разумеется, крикнуть на него или шлепнуть его. Но ты так же не позволишь себе приласкать его, полюбить как своего, родного. Не позволишь, нет!

Она сжала ладонями голову и молча ходила по комнате. А он смотрел на нее и думал о том, что вряд ли у них в жизни что-либо наладится.

— Ты знаешь, что у меня на производстве нервотрепка и здесь, дома, после твоего приезда приходится...

Софья остановилась, посмотрела на Григория как-то придавлен- но и, словно испугавшись чего-то, вышла.

Утром Софья сказала Григорию:

— Есть такие люди, Григорий, которые чаще пользуются искус­ственным разговором, чем нормальным. Все их шуточки, притворст­во происходят от желания или скрыть что-то, или от стремления выглядеть оригиналом. Редко от такого услышишь ту правду, что за­девает его сердце и трогает душу. Он как бы живет под колпаком. И я очень боюсь, что со временем мы утратим нормальный разговор.

— Ты бы поменьше думала о всякой чепухе. Мне должны дать квартиру. Так жить нехорошо. Что скажут люди? Не муж, не жена...

— Я все думаю и думаю... Вот меня и в производственный

от­дел снова взяли. И все молчат там, никто не спросит, зачем ездила, с чем вернулась, какое настроение. Молчат... Ждут, когда сама ска­жу. Поддерживается с утра и до вечера все тот же искусственный разговор. Временами кажется, что и телефонные звонки так же ис­кусственны, как все... У меня недавно спор был с «Дальсталькон- струкцией». Ты же знаешь, что мы обычно недоплачиваем им три процента до предъявления объекта к сдаче. По инструкции. А они как-то сумели все деньги забрать, про три процента никто не вспом­нил. Ну и вот... «Дальстальконструкция» вышла с недоделками по объекту. Пришлось снимать с них через банк девяносто тысяч руб­лей.

— Ну и что? Впервые для тебя, что ли?

— Я все боялась, что представитель «Дальстальконструкции» вгорячах оскорбит меня.

— Как это — «оскорбит»?

— Ну... напомнит, что я слабо разбираюсь в делах. Недавно, мол, увольнялась, а теперь снова...

— Мерещится тебе всякое.

— Может, и мерещится.— Она улыбнулась и вздохнула.

— Я не хочу, чтобы своей тоской,— задумчиво произнес Григо­рий, глядя на Софью,— ты предала себя молве людской.

— Откуда это?

— Чьи-то стихи. Так... запомнились.

Днем позвонил на участок Шайдарон и сказал Трубину, что ко­миссия создана, дня через два она прибудет в трест, надо быть го­товыми.

— Вы не в курсе, Озен Очирович, кто в комиссии?— поинтере­совался Трубин.

— Главный инженер мостопоезда, будут из Научно-исследова­тельского института, из Госстроя, с завода железобетонных изделий, ну и, разумеется, заказчик.

— Что же они, бетонировать будут?

— А кто их знает. Поживем — увидим. У тебя-то как дела?

— Обыкновенно. Если ничего непредвиденного не случится, бе­тонирование в главном корпусе завершим в намеченные сроки.

— Ну, что же. Желаю тебе удачи.

Трубина не покидало смутное чувство тревоги и беспокойства. «Что-то должно случиться,— думал он. — Обязательно. Уж очень просто это... бетонирование без прогрева плиты. Да и все было очень просто. Пришел, увидел, победил. Как так? Неужели никто не мог до этого додуматься? Ведь в сущности такие пустяки. Горячий бетон сам прогревает плиту. Откуда же взяться ледяной корке? А чю ска­жет комиссия? Опытные пробы показывали, что бетон схватывается великолепно. Что же комиссия? Ей остается только признать...» Об этом твердил разум, а беспокойство все же не оставляло его.

Комиссия, как и обещал Шайдарон, собралась через два дня. Пригласили в трест Трубина и Бабия. Трубин сделал сообщение о том, как у него возникла мысль о бетонировании без прогрева пли­ты. Кое-кто заулыбался, когда Трубин упомянул о Райкином полтин­нике.

— Так вы и при бетонировании плит ростверка не вели прогре­вания?— спросил директор комбината. — Это что же выходит? И плиты нельзя принимать заказчику... Вы же и грунт не прогревали.

Трубин сказал, что всего лишь одна плита заложена без подогре­ва на бирже щепы и плита эта на прочность проверена, что случай с полтинником лишь натолкнул на мысль...