Севастопольская страда (Часть 2)

Сергеев-Ценский Сергей Николаевич

Собаки, привыкшие уже к ним, не лаяли, а виляли добродушно хвостами и бежали за ними следом, когда они проходили по усадьбе; дворовые, хотя и встали уже, но только шушукались издали, стараясь не попадаться им на глаза, так как все уже знали о размолвке между ними и Василием Матвеевичем; что же касалось самого Василия Матвеевича, то он, отворив форточку в окне своей спальни, не отходя смотрел им вслед, пока они не исчезли за поворотом.

То, что они не обратились к нему даже за лошадьми, чтобы доехать до станции, поразило его чрезвычайно. В халате и туфлях, как был в спальне, он кинулся потом в их комнату и оглядел ее всю, насколько позволил слабый свет утра. Он заметил перчатки Елизаветы Михайловны, вязаные, старые, худые перчатки, брошенные ею в угол

как ненужный хлам, и, жадно схватив их, унес к себе, несколько раз прижал к губам и запер их в своем письменном столе.

Переживания его были сложны и смутны даже и для него самого... С одной стороны, он сделал как будто удавшийся вполне ход - сразу избавил себя от всяких опасений со стороны племянника, с другой - как глухо и пусто стало во всем его доме, как только ушла из него Елизавета Михайловна!

У него мелькнула даже мысль не медля послать приказ кучеру Фролу запрячь вороную пару в те самые сани, в которых он привез Елизавету Михайловну, и отправиться вдогонку, если она с мужем успела уже сколько-нибудь отъехать в мужицких розвальнях; попросить ее убедительно пересесть к нему, а он отвезет их на станцию, куда на барских хороших конях приедут они и гораздо скорее и удобнее. В то же время - это странно было даже ему самому - приказ этот как-то не складывался в его голове вполне определенно: он возникал и горел ярко, но тут же вдруг тускнел и пропадал, возникал снова и опять тускнел, и так и не вылился в слова, хотя раза два для этой цели подзывался Федька.

За это время Елизавета Михайловна под руку с мужем, идя вслед за Арсентием, тащившим узел и небольшую корзинку, пришла к хате, возле которой стояли сани, запряженные парой мелких, но сытых, слегка заиндевевших лошадок. К облучку саней привязаны уже были чемоданы; вместо полсти лежал новый полосатый домотканый деревенский ковер, данный ради этого случая женой Терентия, которая стояла тут же вместе с ним и с хозяином саней, высоким нестарым человеком в нагольном тулупе, в серой смушковой шапке с наушниками: такие шапки называли здесь капелюхами.

Чем кончилась попытка Дмитрия Дмитриевича похлопотать за него, Терентий знал и теперь смотрел и на него, укутанного в теплую шинель с бобровым воротником, и на жену его в меховой шубке и теплом лиловом капоре виноватыми, запавшими от бессонной ночи глазами.

Он несколько раз досадливо хлопал себя по бедрам дюжими руками, говоря при этом:

– Вот же догадало меня авчорась оборотиться к вам, Митрий Митрич! Ну, не знал я, что ли, этого ирода, хотя бы ж он вам и дядя родной доводится, извиняйте меня, дурака! Вот и вышло, что ради меня и вы с места столкнуты в холодную дорогу, а могли бы вполне у нас тут до весеннего времени провесть, и вам бы польза от этого была... Эх, бить меня надо за такое дело!

– Ничего, брат, ты себя не вини!
– утешал его Хлапонин.
– А что дядя мой ирод, это ведь верно, это я и до тебя знал... И, пожалуй, оно, брат, лучше вышло, что мы уезжаем.

– Ну, где же лучше, когда вам мученье!

– Ничего, я уж окреп... А вот что касается тебя, брат, то мне кажется, раз я уезжаю, то и у него нет теперь причины в ополченцы тебя сдавать.

– Как это?
– не понял Терентий.

– Да ведь он вообразил что? Будто ты мне помогаешь мою часть имения у него отнять!

– Митрий Митрич!
– торжественно отозвался на это Терентий.
– Все бы решительно как есть, что бы вы мне ни приказали, - сделал!
– И глаза его блеснули так, что Хлапонину стало несколько жутко.
– Ведь это же всем известно округ, - обобрал вас, ирод! А может, вы по этому делу в губернию едете?

Они говорили, отъединившись от других, но при последнем вопросе Терентий все-таки понизил голос почти до шепота и огляделся.

– Нет, нет! Это дело вести - большие деньги нужно иметь, а у меня их нет, - ответил поспешно Хлапонин.
– Да я и не умею быть помещиком... Это подлое дело... А тебя он оставит, я думаю.

– У него все суды закуплены, правда, - согласился тут же Терентий и

добавил: - Не-ет, он меня не оставит все равно - сдаст! Я ему как все равно рвотный порошок. Сколько уж разов это было: он назначит кого пороть, а я вступаюсь. Я Фролу-кучеру говорю: <Смо-отри! Ты силу при себе имеешь, ну и я тебе не горшок сметаны, - мною не наешься, а скорее подавишься!..> Рассудите сами, Митрий Митрич, кто же бы нас сек, если бы не из нашего же звания находились такие анафемы?.. Ну, Фрол, конечно, барину жалуется, а барин мне: <Желаешь, чтоб я тебя самого приказал разложить?> Я смеюся: <Кто же найдется такой, меня чтоб разложить мог?>– <Приставу, говорит, передам тебя с рук на руки, - вот что я сделаю!> Я опять же вроде как смеюсь: <Какая же вам от этого польза произойти может, барин? То я вам когда зайчишек притащу - ваш подарочек берегу: ружье двустволку, Митрий Митрич!
– то уточек или там вальшняков весной-осенью, - все-таки вам забава...>– <Дичь, говорит, я уважаю, она мне вроде кровь полирует, дичь приноси... А только подумай, чья же может быть на моей земле дичь эта? Зайцы если - мои они зайцы; утки если - на моей воде; ты тоже являешься мой верноподданный... А если ты признаешь себя таким здоровым, что поздоровее Фрола будешь, и орудуй розгами вместе с Фролом>.
– <Нет, говорю, барин! Чтобы я к вам вроде в палачи какие шел, об этом вы забудьте и думать!>– <Ну, тогда пошел к черту!> Он кричит это, а я ему вполне тихо: <К черту, говорю, мне дорога неизвестная, а домой к себе это я пойду...> Ну, и так, кроме наказаниев, чуть какой есть прижим мужикам нашим от барина, они сейчас ко мне: <Иди, Терентий, поговори, - ты смелость в себе имеешь...> Я, конечно, иду вроде как от всего мира... Вот через что я у него, у барина, смутьян стал... Не-ет, он меня не помилует сдаст... Ну, ничего! Мне тоска была ночью за вас, Митрий Митрич, - как я слыхал, - Арсентий сказывал, какой у вас разговор из-за меня произошел.

– Обо мне не тоскуй, чудак ты!
– похлопал его по плечу Хлапонин.
– Я даже доволен, что от него уезжаю.

Терентий очень пристально глядел в его глаза и повеселел, заметив, что <дружок> его действительно, кажется, доволен. В это время подошла Елизавета Михайловна и сказала:

– Ну, Митя, все готово в избе, - завтракать приглашают.

– Милости просим, барин, чем бог послал!
– подошла и жена Терентия и поклонилась в пояс.

За завтраком долго не сидели, хотя жена Терентия не поскупилась для этого на свой бабий труд ночью. Торопила Елизавета Михайловна, которой хотелось поскорее подкинуть Хлапонинку. Перед тем как сесть в сани, поцеловались Митрий Митрич с Терентием, Елизавета Михайловна с его женою; наконец, устроились на соломе, покрытой дерюгой; Арсентий в ногах на чемоданах.

Между тем собралась, конечно, толпа любопытных. Всем хотелось узнать, почему это от их барина уезжает родной племянник, раненный в Севастополе офицер, не на лошадях из барской конюшни; все жались поближе к саням, желали <счастливой дороги>, глядели во все глаза...

Наконец, дернули застоявшиеся <котята>, и пошли прыгать полозьями без подрезов по ухабам и раскатам...

IV

Через несколько дней после отъезда Хлапониных, именно в последнее число января, манифест о наборе ополчения с шести центральных губерний, между ними и с Курской, - дошел до Хлапонинки, и Терентий узнал в конторе окончательное решение о себе и Тимофее <с килой>: оба они сдавались в ополченцы.

– Ну что же, Тимоша, милый, - обратился, поблескивая глазами, Терентий к своему товарищу.
– Мы с тобою хотя и не молодых годов считаемся, все-таки вроде как некрута сделались... Выходит, что погулять перед отправочкой надо!

Тимофей втайне надеялся, что его из-за шишки все-таки забракуют. А чтобы показать ее там, в городе, в комиссии, во всей возможной красе, он старался разминать ее до боли и прикладывал к ней на ночь теплую суконку, чтобы ее распарить и довести до вполне внушительных размеров. От гульбы же он, конечно, не отказался, тем более что как раз в это время подошла и масленица.