Север и Юг. Великая сага. Компиляция. Книги 1-3
Шрифт:
Кларисса не плакала, просто смотрела перед собой остановившимся взглядом. Она не заплакала ни разу с ночи смерти Тиллета. После похорон Орри заговорил с ней. Она вела себя так, словно ничего не слышала. Он еще раз спросил, как она себя чувствует. Кларисса пробормотала что-то неразборчивое, лицо ее по-прежнему оставалось бесстрастным. Орри не мог припомнить более грустного дня в Монт-Роял.
После того как семья вышла с кладбища, к свежей могиле осторожно проскользнули рабы и тоже отдали дань уважения умершему: кто-то тихо читал слова молитвы, кто-то бормотал псалом, кто-то
Юдифь и Бретт шли рядом с Клариссой. Купер с нежностью посмотрел на жену. В середине декабря она подарила ему дочку, Мари-Луизу. Малышка была сейчас в доме, под присмотром горничных.
Глядя на сгорбленные плечи брата и его унылое лицо, Купер попытался как-то отвлечь его от горестных мыслей.
– Перед отъездом из Чарльстона я слышал кое-какие новости о Дэвисе, – сказал он.
– И какие же?
– Ты ведь знаешь, что в прошлом месяце он отказался договариваться с Пирсом в Вашингтоне…
– Знаю.
– Говорят, он уступил. И может все-таки поехать на инаугурацию. Для Юга будет очень хорошо, если он войдет в правительство. Он честный человек. И здравомыслящий к тому же – в большинстве случаев.
Орри пожал плечами:
– От его присутствия там ничего особо не изменится.
– Неправда. Я верю, что один человек может сделать очень много. Если ты считаешь иначе, зачем тогда все это?
– Вашингтон сейчас похож на огромный сумасшедший дом, – словно не слыша его, продолжал Орри. – И самые опасные безумцы как раз те, кого американцы избрали в конгресс, чтобы выражать интересы народа. Я даже представить не могу людей, которые заслуживали бы меньшего уважения. Разве что только власти нашего штата.
– Если тебе так не нравится то, что происходит в Южной Каролине, измени это. Баллотируйся на выборах и сам поезжай в Колумбию.
Орри даже остановился и посмотрел на брата, чтобы понять, не ослышался ли он.
– Ты советуешь мне заняться политикой?
– А почему нет? Уэйд Хэмптон же занялся.
Этот богатый и уважаемый плантатор действительно был только что избран в законодательный орган штата.
– У тебя есть для этого и время, и деньги, – продолжал Купер. – Твое имя наверняка привлечет людей. Ты ни с кем не ссоришься. Вы с Хэмптоном во многом похожи. Ты мог бы стать еще одним голосом разума и умеренности в этом хоре бессмысленной болтовни в столице. Таких, как ты, мало.
Бесспорно, предложение было заманчивым, но Орри не поддался на искушение:
– Я скорее стану сутенером, чем политиком. Это и то более честное ремесло.
– Ты когда-нибудь читал Эдмунда Бёрка? – не улыбнувшись на шутку, спросил Купер.
– Нет. А что?
– Я изучил все его речи и письма, какие только смог найти. Он был верным другом колоний и поразительно умным человеком. Однажды он написал в письме, что для победы безнравственных людей необходимо лишь одно: чтобы хорошие люди ничего не делали.
Решив,
– Это матушка! – испугался Купер.
Сотрясаясь в рыданиях, Кларисса повисла на руках Юдифи. Наконец-то она выплеснула наружу свое горе, обрадовался Орри.
Однако уже через час его облегчение сменилось тревогой, когда он услышал, что мать все еще продолжает рыдать в своей комнате. Он вызвал доктора, тот прописал Клариссе настойку опия и потом сказал собравшимся родным:
– Тяжкие утраты непросто вынести. Особенно женщине, которая всегда была неотделимой частью жизни своего мужа. Но Кларисса сильный человек. Она быстро оправится.
Но он ошибся.
Первые перемены Орри заметил через неделю. Когда Кларисса улыбалась и разговаривала, она как будто смотрела сквозь него. Если слуги спрашивали ее о каких-то домашних делах, она говорила, что сейчас очень занята и должна сначала выполнить некую загадочную работу. После этого она уходила в свою комнату и не возвращалась.
У нее появилась новая страсть, которая была довольно распространена в Южной Каролине, но никогда не добиралась до Монт-Роял. Она занялась родословной и принялась рисовать фамильное древо.
Зеленая ветвь представляла семью ее матери – Бреттов. Красная показывала род Эштона Голта, ее отца. Для Мэйнов Кларисса использовала другие краски, поэтому все дерево, занимавшее большой лист пергаментной бумаги, напоминало раскрашенную во все цвета радуги паутину.
Кларисса расстилала пергамент на столе у окна в своей комнате и днями напролет трудилась над ним; уже скоро понять что-нибудь из ее запутанного рисунка стало совершенно невозможно. Но она упорно продолжала чертить все новые и новые линии. А все обязанности на плантации, которые она прежде с усердием исполняла, теперь были забыты.
Орри молчал. Он понимал, что, потеряв мужа, мать нашла утешение в каком-то придуманном ею мире, неведомом для всех остальных. И если временное пребывание там хоть немного смягчало ее горе, пусть так и будет.
Однако в работе плантации было немало таких тонкостей, о которых он знал или не очень много, или совсем ничего. Поэтому уже скоро отлаженный механизм начал давать сбои, как часы, постоянно отстающие на двадцать минут, как бы часто их ни подводили.
– Ровнее, черт побери… Ровнее! Да что с вами всеми творится?
Стояло ясное февральское утро. Орри проверял подготовку полей к мартовскому севу. Весьма опытные работники, на которых он кричал с такой яростью, все уже довольно пожилые люди, натягивали на дальней стороне поля направляющие веревки параллельно друг другу с расстоянием в одиннадцать дюймов. Услышав крики хозяина, они недоуменно переглянулись: линии выглядели ровными.
Рабы помоложе, которые шли вдоль рядов, делая борозды для семян с помощью мотыг, тоже удивились этой внезапной вспышке. Орри кричал так громко, что его услышали даже те негры, что копали оросительные каналы на дальнем краю поля. Никто не мог взять в толк, чего он от них хочет.