Северная Аврора
Шрифт:
Чесноков жил теперь за городом по чужому паспорту, работал в лесопромышленной артели. Никто, кроме самых близких людей, не узнавал в малообщительном, степенном счетоводе прежнего Чеснокова, старого коммуниста и депутата Архангельского Совета...
– От своих что-нибудь имеешь?
– спросила его Шурочка.
– Ничего, - Чесноков вздохнул.
– Знаю только то, что рассказал Потылихин: живут в Котласе.
Они помолчали.
– А праздник девочкам ты все-таки устроила! Хороша елочка?
– А ты откуда знаешь?
– Знаю... Молодчина!
– Принес неизвестный какой-то человек, - зарумянившись, отозвалась Шурочка.
– Накануне рождества. В сочельник. Никого из нас дома не было. И записочка приколота: "А. М. Базыкиной". Для девочек это было огромной радостью... Словно действительно дед Мороз побывал. Чесноков усмехнулся.
– Да уж не ты ли это, Чесноков?
– пристально посмотрев на него, спросила Шура.
– Честное слово, не я, но ребята мои... Транспортники. Ты знаешь, Шура... Вот сейчас, в дни бедствия, особенно ясно, как ребята нами дорожат. У самих ведь в кармане вошь на аркане, а собирают деньги для заключенных. Вчера опять передали деньги от рабочих судоремонтного завода. Это не шутка!
Наконец, пришел и Потылихин. Чесноков отвел его в дальний угол комнаты к окну, и они стали тихо разговаривать.
– Я вызвал тебя вот зачем, - начал Чесноков.
– Нам надо устроить явку в самом ходовом месте. В центре! Чтобы могло собираться несколько человек сразу... И чтобы хвоста за собой не иметь.
– Ты уж не о нашей ли мастерской?
– спросил Потылихин.
– Именно. Ведь у вас как будто и гражданские заказы принимают?
– Принимают.
– Чего же лучше!.. Вот и ширма! Но дело не только в этом. Надо встретиться судоремонтникам-большевикам. Соломбала - окраина, и частные дома там, как на блюдечке. Надо выбрать какое-нибудь официальное место. Здесь, в центре, где людно... Ну, понимаешь! За вашей мастерской ведь никакого наблюдения?
– Никакого.
– А как ты сюда пришел?
– Да уж не беспокойся, я конспирацию знаю.
– Потылихин улыбнулся. Задами... И через забор!
– Ты сейчас должен быть, как стеклышко.
– Я и есть, как стеклышко.
– Потылихин засмеялся:- Меня даже военное начальство уважает! Господа офицеры всегда со мной за руку... Полная благонадежность!
– Так вот, можно ли у вас в мастерской собрание организовать?
– Дерзкий ты человек!
– А что ж, Максимыч! Дерзость иногда бывает, самым верным расчетом.
Чесноков встал:
– Эту дерзость я со всех точек зрения обдумал... Никому никогда в голову не придет, что почти в самом сердце врага, в военной мастерской, собираются большевики. Когда у вас кончается работа?
– Солдаты уходят после пяти. Начальство позже четырех редко засиживается...
– Значит, в восемь или в девять можно назначить собрание! Да ты не беспокойся, я за народ ручаюсь...
– сказал Чесноков, заметив, что осторожный Максим Максимыч колеблется.
– Коли ручаешься, хорошо... Будет сделано. А когда предполагаешь?
– На будущей
– сказал Чесноков, набивая махоркой глиняную трубочку. Тема - общее положение... Да не у нас, а в стране... Что делается на юге, на Восточном фронте... Надо, чтобы товарищи знали о работе Ленина и Сталина. То, что происходит у нас в Архангельске, мы и без докладов знаем. Расскажи, что видел в Вологде... Как строится Красная Армия... Надо, чтобы доклад у тебя был боевой... крепкий, бодрый. Чтобы он поднял настроение у людей.
– Понятно!..
Они отошли от окна. Шурочка с тревогой вглядывалась в их лица.
– На Мудьюге как будто что-то случилось, - сказал Потылихин. Подробности мне еще не известны... На днях обещались сообщить.
Шура побледнела.
– На Мудьюге?
– переспросила она дрогнувшим голосом.
– Ничего особенного, Шурочка, - успокаивающе заговорил Потылихин. Туда ездила комиссия из контрразведки. Какой-то неудачный побег... Вот и все!
– Фамилии какие-нибудь назывались?
– спросила Шура.
– Козырев какой-то... Будь спокойна, Колю не называли.
– И Пигалль больше не приходил, - прошептала Шурочка, кусая посеревшие губы.
– Вот уж три недели...
– Это еще ничего не значит, - сказал Чесноков.
– Возьми себя в руки.
– С Колей плохо...
– нервно сказала Шура. Она несколько раз прошлась взад-вперед по комнате.
– Я это сразу почувствовала, как только Максим Максимович заикнулся о Мудьюге. Неужели расстреляли? Или привезли сюда, чтобы пытать?..
Шурочка, вернувшись домой, как всегда ласково поговорила с детьми, покормила их ужином, уложила спать, сама легла, но заснуть ей никак не удавалось. Перед ее глазами все время словно падал снег, высились какие-то скалы, шумели, сталкиваясь, ледяные глыбы, чернели волны, и в снежной пелене мерещился загадочный, страшный Мудьюг.
Утром она отправилась в контрразведку. Солдаты, которым, очевидно, только что дали виски, выходили из комендатуры с багровыми лицами и пели непристойную английскую песенку. Один из них, проходя мимо Шуры, ущипнул ее за подбородок и, думая что она не знает по-английски, сказал: "Ну что, красотка, поедем с нами делать покойников?".
Шура в ужасе отшатнулась. Солдаты с хохотом влезали в кузов грузовика. Кучка женщин и мужчин, добивавшихся чего-то у коменданта, смотрела на все это остекленевшими глазами.
После длинных просьб и переговоров ее, наконец, пропустили, но не к лейтенанту Бо и не к начальнику контрразведки Торнхиллу, а к подполковнику Ларри.
Покойно сидя в кресле, Ларри курил сигарету. Его замороженное лицо ничего не выражало. Глядя на него, Шурочка заволновалась.
– Я прошу у вас только принять посылку... Я узнала, что завтра на Мудьюг пойдет ледокол... Это мне сказали в порту. Нельзя ли воспользоваться этой оказией?
Разговор шел по-английски.
– Раньше мне разрешали, - прибавила Шурочка.