Северная Аврора
Шрифт:
Несмотря на все эти трудности и лишения, колонны упорно продвигались вперед.
Сквозь лес, стоявший сплошной стеной, пробивалось багряное зимнее солнце. Замерзшие, покрытые толстым слоем снега деревья клонили долу свои отягченные ветви. В лесу стояла тишина. Только лось выбегал иногда на придорожную поляну и, раздувая ноздри, поводил ветвистыми рогами.
Тройка мохнатых лошадок бежала дружно, санный возок нырял в пушистых сугробах, на расписной дуге коренника задорно бренчал колокольчик.
Седоки ехали почти без отдыха.
На облучке рядом с ямщиком трясся вестовой Соколов. В санях, прижавшись друг к другу и закутавшись в "совики", шубы из оленьего меха, сидели Фролов и Драницын.
За этот долгий совместный путь они уже успели переговорить обо всем: о прошлом и настоящем, о Павлине Виноградове, которого оба не могли забыть, о случайных встречах, порой определяющих всю дальнейшую судьбу, о жизни, о любви. Посмеиваясь, они уверяли друг друга, что до самой смерти останутся холостяками и солдатами...
Но о чем бы ни шел разговор, одна и та же беспокойная мысль неотступно тревожила обоих - мысль о предстоящих боях, о выполнении боевой задачи, о взятии Шенкурска.
На второй день пути в одной из деревень они догнали шедший к фронту конный отряд Хаджи-Мурата.
Фролов полагал, что Хаджи-Мурат остался в Красноборске. Еще два месяца тому назад горец был тяжело ранен в ногу, рана у него не заживала. Каково же было удивление комиссара, когда ординарец Акбар доложил, что его командир идет с отрядом.
Фролов вспылил:
– Да ему же приказано было остаться! Передай начальнику, чтобы он явился ко мне...
– Понял, - сказал Акбар, кивая головой.
Фролов и Драницын зашли в избу, отведенную для постоя. Радушная хозяйка угостила их "макивом", похлебкой из соленой трески. Не успели они поесть, как в сенях послышался стук костылей.
Драницын усмехнулся, задержав ложку у рта:
– Мурат!
Действительно это был Хаджи-Мурат. Остановившись на пороге избы, он приложил руку к газырям черкески.
– Ослушник...
– сказал Фролов.
– Ты что выдумал? Садись.
– Нет.
Мурат стоял в дверях. В руке у него висела плетка. Он пристально посмотрел на Фролова и спросил:
– Ты, комиссар, назначил командовать Крайнева?
– Да, я...
– несколько смущенный, проговорил Фролов.
– Крайнев пошел со своим отрядом. Вернее сказать, с конной разведкой... Он будет в центральной колонне. А твои конники в правой, восточной...
– Мои орлята... и без меня?
– глаза Хаджи-Мурата оскорбленно блеснули.
– А потом, когда соединятся, Крайнев будет всем отрядом командовать? Ом щелкнул языком.
– Ты ранен... А поход нешуточный. В таком деле раненый - и себе, и другим обуза. Я же о тебе забочусь, чудик ты этакий. Поправишься - дело другое.
–
– Во-первых, не все. А во-вторых, вот что...
– уже сердито сказал Фролов.
– Ты находишься в армии. Так не заводи свои порядки! Без лечебной комиссии нельзя.
– Я не лазарет был. Меня кто лечил?
– Хаджи-Мурат сдвинул брови. Комиссия? Я сам себя лечил! На конюшне.
Он скинул с плеч бурку и бросил костыли.
– Лезгинку плясать?
– Слушай, Мурат. Твои чувства мне понятны, но лучше тебе все-таки...
– Нет!
– с негодованием прервал его горец.
– Только смерть меня сразит! Я сам дохтур... Палки я носил, чтобы ран не портить. Хочу на Шенкурск!
Он поднял костыли и один за другим сломал их о колено:
– Пожалста!
Драницын поморщился с невольным раздражением кадрового военного, которому казались странными сцены подобного рода. Но Фролов внимательно следил за Хаджи-Муратом.
Горец, лукаво подмигнув, подвел Фролова к окну.
– Смотри, - сказал он.
– Весь отряд просит!
Отряд стоял на улице в конном строю. Одеты всадники были по-разному: кто в крестьянской русской одежде, кто по-кавказски. Позади отряда вытянулся обоз.
В избу зашел ординарец Акбар. Хаджи-Мурат обернулся к нему:
– Акбар, скажи орлятам, еду я...
– А как же приказ?
– недовольно спросил Драницын.
– Что же ты в конце концов, военнослужащий или нет?
– Я воин, - гордо сказал горец и обратился к Фролову: - Приказ дай, пожалста.
Фролов добродушно махнул рукой, и просиявший Хаджи-Мурат вышел из избы вместе со своим ординарцем.
– Орел!
– снова принимаясь за обед, сказал Фролов Драницыну.
– Помнишь, как он разгромил американцев в Сельце? Как налетел на них ночью? С ним и ста человек не было, а тех больше тысячи.
– Для операций в тылу врага Хаджи-Мурат, конечно, незаменим, согласился Драницын.
– А Тулгас? Как он расщелкал интервентов под Тулгасом. Я очень рад, что он будет с нами под Шенкурском. За что я его ценю больше всего?
– продолжал комиссар.
– Революционное сердце! Другой рубака налетит, не разобравшись, с ходу начнет тарарам! А Хаджи-Мурате толком действует. Одно слово - орел!.. Даром, что старик.
– Ну, что же... Смелость не знает старости, - сказал Драницын, вставая из-за стола.
Они поблагодарили хозяйку, вышли на улицу и тронулись в дальнейший путь.
Лунной морозной ночью Фролов и Драницын нагнали также направлявшуюся к фронту артиллерийскую группу в составе двух батарей.
Впереди орудий медленно двигался сделанный из бревен треугольный снегорез. Его тащили двенадцать лошадей. Голубая снежная пыль клубами вилась над ним.
Несмотря на то, что снегорез расчищал дорогу, орудия двигались с трудом, бойцы, помогая лошадям, толкали лафеты. Колеса орудий вязли в нижней корке снега.