Северная Аврора
Шрифт:
В течение дня около поезда можно было увидеть самых разных людей. Здесь находились вызванные Комиссией ЦК ответственные работники, сотрудники штаба фронта, военспецы, комиссары; пришли сюда и крестьяне-ходоки из деревень, железнодорожники, рабочие с лесопильных и кожевенных заводов. Одни из них проходили к товарищу Сталину, другие подавали заявления секретарям, вынимая бумаги из портфелей, из полевых сумок, из-за пазух тулупов или просто из-за голенищ. И уже по той горячности, с которой они обращались к секретарям, видно было, сколько надежд возлагали эти люди на приезд товарища
Небритый человек с ввалившимися щеками, в истертой добела кожанке, с черным маузером за поясом настойчиво говорил секретарю:
– Я из Кунгура... Я комендант станции! Ты, дружок, доложи все, что я тебе говорю. Стогов - мерзавец. Назначили его начальником эвакуации. Головой ручался, что эвакуирует Пермь. Мастер обещать, сукин сын! Вывез свою рухлядь, ломаные венские стулья, а пушки оставил. Измена, черт в их душу! Так и передай товарищу Сталину...
Едва секретарь успел выслушать коменданта Кунгура, как около него появился другой посетитель - крестьянин в лаптях и в рваном тулупе. Он возмущенно тряс бородой:
– Я бедняк... А чрезвычайный налог как раскладают? По душам. На что, выходит, революция? У меня семь душ и ни одной коровы. У кулака три души и пять коров... Рихметика!..
Все новые и новые люди осаждали секретарей. Поезд Комиссии ЦК сразу стал центром всей жизни не только города, но и губернии.
...Наконец, посетители были отпущены, но Сталин продолжал работу. Склонившись над столом, он перечитывал донесения, показания, доклады. Был уже поздний вечер. В вагоне ярко горело электричество. Временами Сталин откидывался на спинку стула и одну-две минуты сидел так, отдыхая. Затем он вновь погружался в работу.
"Сменить командарма третьей армии, - записал Сталин на листке блокнота.
– Вызвать из Москвы тройку дельных политических работников... Съездить в Глазов, в штаб третьей армии..."
Проводник принес крепкого, только что заваренного чая. Сталин пил медленно, грея о стакан озябшие пальцы. В вагоне было холодно. Снова принимаясь за работу, Сталин накинул на плечи шинель.
Своим четким и ясным почерком он писал Владимиру Ильичу:
"Расследование начато. О ходе расследования будем сообщать попутно. Пока считаем нужным заявить Вам об одной, не терпящей отлагательства, нужде III армии. Дело в том, что от III армии (более 30 тысяч человек) осталось лишь около 11 тысяч усталых, истрепанных солдат, еле сдерживающих напор противника..."
Сталин задумался: "Надо, чтобы красноармейцы сразу почувствовали заботу тыла... Тогда настроение у них окрепнет..." .
Снова наклонившись над столом и обмакнув перо в черлильницу, он продолжал писать:
"Присланные Главкомом части ненадежны, частью даже враждебны к нам и нуждаются в серьезной фильтровке. Для спасения остатков III армии и предотвращения быстрого продвижения противника до Вятки (по всем данным, полученным от командного состава фронта и III армии, эта опасность совершенно реальна) абсолютно необходимо срочно перекинуть из России в распоряжение командарма по крайней мере три совершенно надежных полка..."
В дверях показался секретарь.
–
– Хорошо...
Закончив письмо и подписав, Сталин передал его секретарю:
– Ознакомьте Феликса Эдмундовича... Попросите тоже подписать... А в исполком сообщите, что заседание будет в одиннадцать тридцать.
Секретарь вышел.
Сталин закурил трубку и подошел к висевшей на стене географической карте России. Он долго стоял перед нею. Потом опять вернулся к столу.
За стенами вагона гудел ветер, мела пурга, звенели от мороза телефонные и телеграфные провода, слышались мерные шаги постовых. Фельдъегерь во всем кожаном, на ходу поправляя сумку, бежал по заснеженным станционным путям к настойчиво свистевшему паровозу.
...Два дня в поезде Комиссии ЦК шла напряженная, не прекращавшаяся ни днем, ни ночью работа. Сталин выезжал в город - в губком партии, в исполком. Как и в первый день, в Комиссию ЦК являлись военные работники, комиссары и командармы, губкомовцы и члены президиума обоих исполкомов - Пермского и Вятского. От Шестой армии была вызвана делегация, в состав которой вошла и Гринева.
Буквально с каждым часом выяснялись все новые подробности сдачи Перми, становилась все яснее как общая картина пермской катастрофы, так и та роль, которую сыграли в ней отдельные лица.
Люди чувствовали, что только один Сталин может разобраться во всем этом, только он может направить поток событий в нужное русло, повести людей по верному пути, отбросить все негодное, все мешающее успеху, развеять растерянность, которая овладела даже теми, кто мог, умел и хотел работать по-настоящему.
Перелом наметился уже на второй день. На фабриках и заводах, в штабах и войсковых частях, в городских учреждениях и даже на улицах - всюду люди заговорили о том, что теперь все пойдет иначе.
Настроение заметно улучшилось.
Это почувствовал и Фролов.
Паровоза, обещанного Гриневой, он не стал дожидаться. Поезд выходил раньше. Пришлось трястись в переполненной военными, душной теплушке. Ночью только и было разговора, что о Перми. Именно в эту ночь Фролов окончательно осознал всю серьезность пермских событий. То, что так волновало его вчера, теперь, по сравнению с пермскими событиями, показалось ему не столь уж значительным и важным. "Товарищ Сталин занят разрешением таких огромных, первостепенных вопросов... До нас ли ему сейчас? Могли бы и сами как-нибудь справиться..."
По обеим сторонам дороги тянулись необозримые леса. В теплушке нечем было дышать. На нарах, построенных в два этажа, лежали и сидели люди. Фролова мучила жажда. Ночь, проведенная в дороге, казалась ему бесконечно длинной, и он с трудом дождался утра, когда поезд, наконец, остановился возле дощатого барака станции Вятка Котласская.
Увидев неприветливые станционные постройки, поломанные заборы, толпу крестьян, сидевших прямо на снегу со своими корзинами и мешками, Фролов окончательно приуныл. "Ни помыться, ни привести себя в порядок, - с раздражением думал он.
– Выпить бы хоть воды, что ли..."