Sex под запретом

Ромазова Анель

Нет, у меня к ней антипатии, как ни пытайся её выискать. К тому же у Лекса убавится возможностей до меня домогаться и подстерегать, и навязываться с лобызаниями. Всего-то нужно подружиться с ланью.

Костров здесь ни при чём. Нет, мне неинтересно, что между ними и как. Тут выжить бы, и вернуть на место спокойное существование.

— Ревнует? — озабоченно интересуется Кристина.

— Кто? — с ходу выпаливаю. Уже потом, подтягивая мысль о нашей возне с Лексом, — Да, нет, искали слуховой аппарат. Он у меня глухой на оба уха, — по сути,

даже ложью не считается всё, что я ей наплела. Орловский элементарное отказывается замечать. Моё к нему равнодушие. Козёл! Кобель! Шантажист!

— Ой, как жаль. А это врождённое у него? — в искреннем сострадании прикладывает ладони к груди.

— Да, и это не лечится, — трагично вздыхаю, но встрепенувшись, оборачиваюсь на шорох в коридоре.

Амин заходит с двумя дорожными сумками. Опускаю ресницы, получив тепловой удар в солнечное сплетение. Хоть стой, хоть падай, но одно его присутствие, подкашивает ноги.

Тестостерон зашкаливает, пуляя в меня щемящие, дерзкие волнения. Напор его вторжения по моим чувствам и эмоциям бешеный.

Неведомая сила пригвождает меня к полу. Она же превращает в розовое суфле, как-то невнятно дрожащее.

Оседаю глазами на своём запретном искушении. Нет большего соблазна, чем хотеть того, кого нельзя.

— Заноси вещи в комнату, — должна же я что-то сказать. Я хозяйка квартиры. Увы, не положения.

Орловский высовывается из двери, усугубляя ощущения дурдома.

— Руки можно помыть?

Боже-боже! Меня безудержно кроет от низкого, густого голоса Амина. И это тоже не лечится никакими лекарствами, только временем.

— Угу, сейчас принесу чистое полотенце, — обхожу Кострова, освобождая ему проход в комнату.

Очень стараюсь не касаться, но разъехаться без столкновения в паре сантиметров не так-то просто.

Налетаю на стену, коленкой ударяясь об табурет. Он не кусается. Он сам мне это говорил. Кусаться – это мелко. Амин как электрический разряд, пролетает по мне, осыпая искрами позвоночник. Поясница страдает прежде всего от близости желанной для меня мощи.

Придерживаю стул до того, как он с грохотом рухнет на пол. Иду за полотенцем, чувствуя себя слегка пришибленной, придушенной и совсем несобранной.

Ла-а-адно…Скоро он покинет моё жилище, переставшее вдруг быть убежищем. Ей-богу, коммунальная квартира, кто-то ходит и смущает меня. Кто-то надевает свитер, Кристина вообще вон села и сидит.

Ванна у нас мизерная. Как говорится, больше двух не собираться, толкотня попами неизбежна.

Останавливаюсь за порогом и втягиваю руку, подавая Амину полотенце. А он…Он подкатил на толстовке рукава, являя моему взору толстые прутья вен на предплечьях.

— Поссориться со мной хочешь? — выбивает из равновесия, мазнув по мне взглядом. Глаза горят, а сам он создаёт видимость дзен-буддиста. Тех, кому по жизни на всех фиолетово.

Разве мы уже не…Не поссорились, как мне помнится, у нас всё было, с элементами моей внутренней трагедии.

— М-м-м? — мычу вопросительно

и приглушённо.

Я тупею, что -ли? Не улавливаю, к чему он клонит.

— Через порог ничего не передают. Или ты меня боишься? — приподнимет бровь на хулиганский манер.

Себя, Костров. Я боюсь себя, и я себе не доверяю, когда ты со мною рядом.

— Нет, не боюсь, — перешагиваю выпирающую из пола деревяшку.

Он высокий, я ему еле до плеча макушкой дотягиваюсь. Качество крупнее вдвое идёт по умолчанию. Амина в тесном помещении много, а меня мало.

«Какой же он…потрясающий…» — признаюсь мыслено и придыханием.

Зачем-то берусь за дверную ручку, как за связующую с внешним миром ниточку, но энергетика его меня топит с головой.

Инициатива всегда нагибает инициатора.

Дверь захлопывается, а щеколда щёлкает. Амин её запирает, приобняв меня мокрой ладонью.

Чёрт!

Вот это лишнее — вот это нельзя!

Категорически противопоказано.

Глазами лупаю. Он прищуривается. Обводит языком губы. Видимо, не у меня одной мгновенно пересохло во рту.

— Сделай мне по-быстрому минет, — шаг назад, Амин присаживается на борт ванны, широко расставив ноги. Обжигая ладонями талию, тянет к себе. Прежде чем грязная пошлость достигает нужных отделов мозга для осмысления, вглядываюсь в его небрежную улыбку, — Не ломайся. Ты ахеренно сосёшь, — глаза внезапно темнеют, а голос сводится к приказному тону.

= 43 =

— Я тебе не какая-то…, — прерываюсь на глубокий вдох, попутно подбирая слово, к оскорбительному сравнению. Они вертятся в голове, но даже косвенно не желаю к себе их примерять, — Не какая-то сосулька, чтобы мне такое предлагать.

— Кто? — у Амина либо пробки в ушах, либо мы говорим на разных языках, но должен же он видеть, возмущённую до глубины души гримасу.

— Сосулька, путана, жрица любви и…

— Минетчица, — любезно подсказывает, когда запинаюсь от клокотания жгучих смесей в груди.

Фу, слово -то какое неприятное.

— Да, и я не такая. У меня…у меня парень есть.

— Тогда ты точно такая. Парень есть, но ты продолжаешь меня клеить.

— Чего? — я худею от его логики.

— Того, падай на колени и соси, Солнце, времени у нас не так много, — взявшись за пряжку, приступает к расстёгиванию.

Какого, скажете, я здесь до сих пор стою и выслушиваю хамство?

Нет у Амина поводов обращаться со мной как с грязью на шинах его тачки. Почему-то вдруг обидней, чувствовать себя грязью под колёсами, чем на обуви. Там раскатывает ощутимей.

Замахиваюсь, чтобы прилепить пламенный привет от моей гордости Кострову на щеку, но у него же преимущество, он так-то отменно натаскан предугадывать любой удар.

Кольцует сильными пальцами моё запястье и заводит за спину. Глаза у него чернющие, но как-то странно, в мимике полный штиль.