Шаги во тьме
Шрифт:
Сыщики переглянулись, и в разговор вступил Аркадий Францевич:
– Скажите, а вы уверены, что письмо писал ваш племянник? Почерк его?
Алена Степановна с беспокойством перевела взгляд с Филиппова на Кошко:
– Ну, написано будто бы в спешке, но это его рука. Да вот, если изволите. – Она достала из бюро еще несколько писем, протянула Аркадию Францевичу. – Сличайте. Да, письмо не похоже на обычное, слишком короткое. Но он же пишет, что занят делами.
На вокзал ехали молча. «Ванька» нахлестывал по заиндевевшим бокам свою каурую лошадку, та бойко отстукивала подковами и иногда всхрапывала на месяц,
– Ну не бывает таких совпадений, Владимир Гаврилович! Не верю! Чтоб имена с отчествами оказались одинаковыми! Ну ладно у одного – так ведь у обоих! Чтоб в одном городе два Александра Алексеевича в одно и то же время встретили двух Андреев Серафимовичей, да еще и работать к ним подрядились! Это же не дешевый роман, а жизнь!
Филиппов снял пальто, бросил на диван. Туда же полетела и шляпа.
– Жизнь, дорогой мой Аркадий Францевич, подчас удивительнее романов оказывается. Но согласен, слишком мудрено для совпадения. Даже для жизни. Так что, вероятнее, труп у нас в мертвецкой все-таки Гилевича, брат его ни в чем не виноват, а убийца и впрямь беглый студент. Такие дела, голубчик.
Кошко тоже снял шляпу, но разбрасываться одеждой не стал, аккуратно повесил на крючок поверх шарфа и пальто.
– Но мотив? Что с мотивом?
– Да черт его знает! – не сдержался Филиппов. – Может, Гилевич и в самом деле задумывал то, что мы с вами нафантазировали. Достал ножи свои, а студент проснулся, стал сопротивляться. Мы же видели его фотографию – огромный детина! Вот и не Гилевич осуществил свой план, а наш Прилуцкий прикончил Андрея Серафимовича. Попала кошка в мышеловку. Увидел студент, что натворил, запаниковал, решил обезобразить труп, чтоб запутать расследование и дать себе время для бегства. Чего уж теперь, семь бед – один ответ. А из Франции уже написал тетке про свое наследство. Жить-то на что-то нужно в бегах. – Он бросил на стол парижское письмо.
Кошко плюхнулся на диван, вытащил листок из конверта, еще раз перечитал короткое послание, пробормотал:
– Что-то здесь не то…
Аркадий Францевич подвинулся к окну, прислонился виском к холодному стеклу.
– Ну что не то? – уселся напротив Филиппов. – Почерк Прилуцкого тетка подтвердила. Хотите, садитесь и сами сличайте, вот вам другие его послания. Письмо короткое? Ну так до этого он людям головы не отрубал, после таких потрясений потеря красноречия – не самое тяжелое последствие, голубчик. Плохо, что деньги она уже отправила. Он ведь мог их из банка забрать, не дожидаясь письма. Так что ищи его теперь по всей Европе.
Поезд вздрогнул, качнулся. Здание вокзала начало медленно уплывать вбок. Аркадий Францевич будто очнулся, сгреб со стола письма, запихнул в карман, вскочил с дивана, схватил в охапку одежду Филиппова, сунул в руки ничего не понимающему Владимиру Гавриловичу, сам сорвал свои вещи с вешалки и, крикнув «За мной!», выскочил в коридор и понесся к выходу. Там, чуть не сбив с ног кондуктора, спрыгнул на перрон, обернулся – бывший патрон, тяжело дыша, стоял рядом, пытаясь попасть рукой в рукав пальто.
– Что за выкрутасы, господин Кошко?
Пальто наконец-то поддалось, Владимир Гаврилович надел шляпу, застегнул все пуговицы и обмотал шею шарфом – перчатки остались на диване в купе, и сейчас, спрятав руки в карманы, столичный сыщик напоминал нахохлившегося грача, раздраженно ожидающего объяснений от сыщика московского.
– Не нужно его искать! Даже если он
– Мысль вас, конечно, посетила светлая, жалко только, что действия оказались еще быстрее. Письмо наша Алена Степановна в Париж отправила только вчера. Можно было не скакать из поезда, рискуя шею свернуть, а просто передать вашу просьбу начальнику почты завтра из Москвы по телефонным или телеграфным проводам. А заодно следует отправить в парижскую полицию приметы Прилуцкого, пусть наши французские друзья выделят парочку ажанов для дежурства в банке и на почтамте. А мы с вами идемте в вокзал. Сперва пошлем телеграмму на станцию в Ярцево – пускай с поезда снимут мой саквояж и перчатки и передадут в буфет фройляйн Марте. А мы с вами будем ждать следующий поезд в вокзальной ресторации. И очень хочется, чтобы у них имелся приличный коньяк, голубчик.
«Дорогая моя тетушка Алена, как здравствуете? Надеюсь, все у вас хорошо? Почечная отступила?
А у нас уж вовсю осень, но московская, мягкая, теплая – хоть и льет почти каждую ночь, но наутро уже солнце, а к обеду, почитай, никаких луж не остается, разве что там, где дворники лодыри. В хороших домах таких не держат, а вот у меня, признаться, как раз такой и служит. Ну да мы сами народ привычный.
Вы вот пишете, что я напрасно оставил учебу, что отец этого бы не желал. Может, и не желал, да спросить, увы, не у кого. Скажу по совести, не могу прекратить думать о том, что все его желания теперь, лишившись хозяина, остались совершенно неважными, как реализованные, так и несбывшиеся. И каждый день по многу раз пускаюсь я в этот спор то ли с ним, то ли с собой о том, чего ради живем мы? Для чего рождаемся на свет и копошимся здесь, стремимся к чему-то, ежели исход у всех один? Знаю, вы, тетушка, человек глубоко верующий, а я вот неверием своим и той надежды себя лишил, что после смерти что-то еще существует. Я ведь, вот потеха, после тятенькиной кончины, в те две недели, что у вас обитал, каждый вечер не просто гулять ходил – я к попу вашему ходил, к отцу Александру. Все слушал его, все пытался проникнуться, прильнуть – и все напрасно. Не принимает душа веру на веру. Простите, скаламбурил неловко, да уж вымарывать не стану. Видно, идти надо было в семинарию, а не в технологический, чтоб науки верить не мешали.
Простите, тетушка, не стану больше про это. Так и вижу, как вы строки эти читаете и плачете да шалью глаза утираете. Так не печальтесь, есть у меня, чем вас обрадовать, не думайте, что я тут лодырем в Москве просиживаю, брюки последние протираю. Устроился я на службу к одному коммерсанту, очень деятельному. Всех идей его описывать не стану, к чему вам эта скукотища, расскажу лишь, что взял он меня в себе в секретари, жалованье определил превосходное, так что папенькины капиталы пускай лежат и множатся пока. А вы, чем рыдать над моими поруганиями веры, лучше поставьте в ближайшее воскресенье свечку за успех всех начинаний Андрея Серафимовича Антонова, моего нового патрона. Мы с ним в столицу по делам собираемся, так пусть уж помогут нам высшие силы.