Шаги во тьме
Шрифт:
– Однако, – удивленно покачал головой Филиппов, но развивать тему не стал. – Что случилось?
– Звонили из Москвы, господин Кошко. Очень возбужденный, требовал вас немедленно разыскать.
К телефонному рожку прильнули вместе с ротмистром – благо голос Аркадия Францевича гремел так, будто тот не находился за семьсот верст от слушателей, а вещал из соседнего кабинета.
– Вы представляете, меня как громом ударило! Лебедев! Студент! Киев! Мыльница еще эта самая! Вы говорили, на ней монограмма была. Что именно, Владимир Гаврилович?
– Литера «А», голубчик. Только вы уж не скачите, успокойтесь, а то я совершенно ничего не понимаю.
– Сходится! Все сходится, дорогой вы мой! Именно, что «А», именно! Итак, по порядку. Я здесь в Москве завел такой же обычай, что и вы практикуете у себя в столице, – веду личный прием посетителей. Спасибо вам за науку, не раз выручала. Так вот! Как только домохозяйка показала
– Вот уж беда, – буркнул Кунцевич, – за два месяца мое полугодовое жалованье.
– Что? – пророкотал рожок. – На что жаловался?
– Ничего-ничего, Аркадий Францевич, это у нас тут господин ротмистр на свою жизнь жалуется. Продолжайте, голубчик, не отвлекайтесь. – И выразительно посмотрел на Кунцевича.
– Так вот! Наниматель вел себя очень странно: почти ничего не расспрашивал об умениях господина Лебедева, но очень внимательно осмотрел сам предмет найма. На другой день повел его в «Сандуны». Студент наш, по его признанию, даже забеспокоился, не из содомитов ли тот инженер. Но нет, никаких поползновений подобного характера не случилось, но рассматривал, говорит, нашего голого студента весьма пристально и даже вроде как отметил с положительной стороны, что тот лишен каких бы то ни было особых примет: ни шрамов, ни родимых пятен – и в целом тело имеет чистое. Спустя неделю поехали наши товарищи в Киев, сняли в «Бель-Вю» один номер на двоих и занялись делами: весь день шлялись по лавкам, но ничего не покупали, будто бы и цели таковой не имели, по ощущениям самого Лебедева, а под вечер засели в гостиничной ресторации, где инженер, по словам моего посетителя, очень активно угощал перцовкой своего секретаря. Так усердствовал в этом процессе, что наш Лебедев уморился чуть не до бессознательности и еле добрался до постели. Хотя, уверяю, тут наш студент и сам наверняка проявлял похвальную инициативу. Так вот, поднялись они к себе. И тут важный факт, прошу запомнить: в номере патрон вдруг неожиданно предложил Лебедеву примерить свой пиджак и, когда тот оказался студенту впору, просто презентовал ему свой предмет гардероба. Наш Григорий Сергеевич дар принял, повесил на стул и завалился спать. Сколько он проспал, спьяну не помнит, но говорит, что проснулся от ощущения, что на него кто-то смотрит. Открыл глаза – и правда, инженер сидит за столом и вглядывается в спящего. Студент глаза закрыл, но засыпать поостерегся, стал наблюдать через ресницы. И видит жуткую картину: наниматель его, удостоверившись, что секретарь снова уснул, поднялся, подошел к спящему, дыхание послушал, понаблюдал. А потом, представьте себе, подходит к столу, ставит на скатерть свой дорожный саквояж, раскрывает его и достает пару длинных ножей. И все это не сводя глаз со спящего! Тут нервишки, расшатанные перцовкой, у Лебедева не сдюжили. Вскочил тот с кровати и в чем был – благо спать в ботинках завалился – выскочил из номера и прямиком на вокзал, на московский поезд. И свои вещи оставил, и даже пиджак подаренный забыл. Я тогда все это записал, в папочку вложил, студенту по его просьбе выдал трешницу на празднование избавления от страшной опасности и забыл за отсутствием надобности и состава преступления. А сегодня вспомнил! Лебедева отыскал и подробно опросил. И вот вам первый факт: показал я ему кусок пиджачной материи, что вы мне передавали, и тот хоть и с трудом, но материал опознал – тот самый дареный пиджак. Вот вам факт номер два: перечисляя мне оставленные в Киеве вещи, упоминал господин Лебедев серебряную мыльницу с монограммой «А». Не спрашивайте, почему «А», когда он Г. С. Л., – говорит, одолжил у кого-то. Это не суть важно. Потому как вот вам факт номер три: я предъявил ему фотокарточку Гилевича. И он уверенно опознал в нем своего нанимателя! А? Каково? Понимаете, что это значит?
Филиппов молчал, задумчиво потирая переносицу.
– Владимир Гаврилович? Хэллоу? Неужто разъединили? Ах, черти, устрою я вам!
– Нет-нет, я слушаю, Аркадий Францевич.
– Ваш покойник в Лештуковом – не Гилевич! А очередной секретарь!
– Да-да, голубчик, я понял, к чему вы ведете.
Теперь уже с московской стороны повисло молчание, и настал черед Владимира Гавриловича дуть в раструб аппарата и чертыхаться.
– Да, я слышу, просто размышляю, – отозвалось московское сыскное отделение. – Ну, я вижу только два объяснения. Либо обознался ваш братец – не зря же наш инженер так радовался отсутствию особых примет на теле у Лебедева. Значит, и сам таковых не имел. Когда ваш сегодняшний Гилевич нашего последний раз видел? Когда? Хм… Ну, в баню же они не ходили. Ну или он и сам вовлечен в эту аферу. А я вам хоть на кресте присягну – у вас в мертвецкой не Гилевич, а более невезучий студент! Потому и голову его в камине запекли, чтоб единственную отличительную черту нельзя было предъявить к опознанию.
– Доводы весомые, голубчик, спорить с ними трудно. Но каков мотив? В чем афера-то? Найти совершенно незнакомого человека, заплатить ему аванс, отвезти в другой город, чтобы оттяпать голову и выдать за себя – для чего? Причем готовился он основательно, без спешки – стало быть, вряд ли от кого-то скрывался и так следы путал. Нет, согласен, дело нечисто. Но кроме предположений у нас с вами ничего нет. Хорошо, поступим вот как. Мы покойника пока отдавать братцу не станем, сошлемся на следственную необходимость. А за ним самим установим наблюдение. Да, спасибо вам большое, Аркадий Францевич, всех благ.
Владимир Гаврилович отбил звонок, повернулся к Кунцевичу.
– Вот что, Роман Сергеевич, мы сделаем. Наблюдение само собой. А еще давайте-ка запрос по московским учебным заведениям направим – кто из студентов пропускал занятия в последнюю неделю. Впрочем, я Аркадия Францевича попрошу – так быстрее выйдет.
Наблюдать за Константином Гилевичем было не сильно хлопотно и даже откровенно скучно. С утра, почти ровно в девять часов, тот вышел из своей парадной, посмотрел на моросящее небо, раскрыл зонт и размеренно зашагал по улице, отмахиваясь от настойчивых приглашений извозчиков. Через пятьдесят минут он скрылся за тяжелыми дверьми Казанской полицейской части, где пробыл не более четверти часа, после чего снова появился на улице, уже несколько взвинченный и даже дерганый, посмотрел на часы, покачал головой, на этот раз махнул мокнущему под брезентовым плащом «лихачу», плюхнулся на диван и укатил в сторону Невского.
Пристроившись в хвост на неприметных дрожках, Кунцевич проводил пролетку Константина Серафимовича до конторы страхового общества «Россия» на Морской. Гилевич расплатился с возницей и вошел внутрь. На этот раз в здании он пробыл еще меньше, всего семь с половиной минут – Роман Сергеевич засекал по хронометру. И появился еще более заведенным: пристроившись в арке справа от парадной, он сунул в рот папиросу, которую сумел зажечь лишь с четвертой спички, сломав о коробок предыдущие три и даже громко выругавшись и буркнув «пардон» покосившемуся на него привратнику. Не докурив и до половины, он отбросил окурок, пешком по Гороховой дошагал до Садовой, там вскочил в шедший вниз трамвай. В вагоне вел себя нервно, то и дело сверял по часам время, будто бы куда-то торопился, – ротмистр наблюдал за клиентом с задней площадки поверх газетного листка. Но, выйдя на Покровской площади, направился к дому. Роман Сергеевич проводил его до той же парадной, от которой утром и начался их маршрут, заглянул чуть погодя внутрь, услышал, как хлопнула дверь на третьем этаже. Вот и все наблюдение – до самой темноты Гилевич квартиры не покидал, а в половине девятого и вовсе погасил свет.
Следующий день объект наблюдения провел еще менее увлекательно, хотя, казалось бы, куда уж меньше! Вышел из дому, так же оценил по состоянию небосвода погодные перспективы, дошагал до ближайшего ресторанчика с открытой верандой, уселся за столик и совершил заказ, весьма скромный – чашку кофе без сливок и сдобную сайку. Закусив столь неосновательно, отдал официанту бумажный рубль и продолжил сидеть, ожидая сдачу. И ведь дождался, настырный, хотя обслуживавший Гилевича рыжий малый настоятельно делал вид, что их взаимоотношения совершенно окончены. Получив же свои несколько монеток, Константин Серафимович их пересчитал и спрятал в карман, не оставив на столе даже гривенника на чай. После чего вернулся домой и больше уже на улицу не выходил.
На третий день повторился маршрут из первого: Казанская часть, общество «Россия», дом. С той лишь разницей, что весь путь был проделан пешком, несмотря на мерзкий холодный дождь. Кунцевич несколько раз пожелал своему визави провалиться под землю за то, что тоже был вынужден плестись за ним на своих двоих, ежась от попадающих за воротник прорезиненного плаща холодных струек. Но Гилевич и без этих проклятий к исходу третьего дня выглядел неважно: складка посреди лба не разглаживалась, папироса почти не покидала его рта, а под конец своего маршрута он и вовсе так обругал подлетевшего к нему на площади мальчишку-газетчика, что даже городовой крякнул и поднял бровь на такое несолидное поведение вполне респектабельного с виду господина.