Шаги во тьме
Шрифт:
– Пока так же не научишься, к машинке не подходи. Не то уши оборву. – И, не дожидаясь возражений, скрылся за дверью с надписью «Главный редакторъ».
20 декабря 1912 года. Четверг
Константин Павлович Маршал закашлялся, поперхнувшись только что откушенным кусочком сдобной сайки. Причиной такого опасного нарушения хода завтрака послужил газетный заголовок – крупным шрифтом на странице с происшествиями, споря размером букв с названием статьи о шумном деле Бейлиса [22] , было напечатано «„Чурбанчик“ из Обводного канала». С трудом проглотив булку, Маршал пробежал глазами по строчкам.
22
Громкое
«Ужасную находку вчерашним утром выловила местная прачка из Обводного канала близ Можайского моста. Особо впечатлительным особам автор этой статьи даже рекомендует не продолжать чтение и в ущерб нашему почтенному изданию предлагает перейти сразу к страницам с театральными анонсами. Те же, кто крепок духом и не лишен любопытства, пусть проследуют за мной к черным тайнам самого грешного места города Святого Петра.
Поножовщина, разврат, неуемное пьянство – далеко не полный перечень того, чем живет часть Петербурга, которую чистый город отгородил от себя Обводным каналом. Сюда после наступления темноты отказываются ехать извозчики, случайного припозднившегося прохожего здесь непременно оберут до нитки, а ежели тот решится возразить, то еще и поколотят, а то и ткнут финским ножом в бок. Но вчера даже привычные к каждодневным ужасам обитатели этой городской клоаки были поражены увиденным, чему прямым свидетелем стал ваш покорный слуга. Очевидцы, вспомнив, что они христиане, шептали молитвы и осеняли себя знамением, глядя на жуткий дар, что выбросила на берег вода. Человеческое тело мужеского полу, лишенное злодейским умыслом рук, ног и самой головы! Уверен, что, только лишь читая эти строки, вы содрогнулись от ужаса и негодования, а теперь вообразите, каково было вашему покорному слуге, имевшему неудовольствие лицезреть это самолично.
Поистине, это леденящее кровь преступление являет собой настоящую пощечину цивилизованному обществу нашей столицы и невиданный доселе вызов для ее сыскной полиции. По уверениям начальника петербургского сыска, господина В. Г. Филиппова, на расследование злодеяния будут брошены все лучшие силы, имеющиеся в наличии. Существует небезосновательное подозрение, что безымянный „чурбанчик“ (а именовать эти останки человеком не берется мое перо) – дело рук тайной иноверческой или вовсе оккультистской секты, ибо трудно представить, с чем согласна и полиция, чтобы человек христианской веры, хоть бы и опустившийся на самое дно жизни, смог сотворить подобное с ближним своим. Здесь же наличествуют все признаки ужасного ритуального преступления, присущие темным идолопоклонникам с их кровожадными богами, требующими страшных жертв.
Примите уверения, наши верные читатели, что „Петербургский листок“ и я, Юлий Штайер, не оставят это дело и будут непременно и безотлагательно извещать уважаемую публику обо всех подвижках в оном, всеми силами помогая нашей доблестной полиции».
– Помощнички чертовы, – прошипел Маршал, отбрасывая газету, и тут же получил укоризненное «Константин» от Зины. – Прости. Просто опять эти газетчики собираются изображать нас болванами. Да еще, не дай бог, спровоцируют погромы своими предположениями. Мало нам юдофобства. Полюбуйся сама. – Он протянул Зине газету.
Та пару раз охнула, но дочитала до конца, отложила в сторону.
– Ты не веришь, что это какие-то сумасшедшие мистики? Очень уж похоже на ритуальное убийство.
– И ты туда же. Это все твое увлечение Блэквудом [23] . – Константин Павлович смял салфетку, встал, зашагал по комнате, как делал всегда, когда размышлял или пребывал в раздраженном состоянии. – Если бы это была жертва каких-нибудь поклонников забытых или вновь выдуманных богов, то мы бы и останков не сыскали. Если только они не поклоняются сливным водам местных фабрик и мануфактур и потому и бросили жертву в канал. А про еврейский след даже и говорить всерьез не хочу.
23
Блэквуд
Зина с улыбкой наблюдала за мужем. Она любила, когда он делился с ней деталями своих расследований, своими профессиональными рассуждениями, но случалось это очень нечасто, потому как Константин Павлович берег душевное здоровье супруги, время от времени развлекая ее лишь забавными историями о мошенниках и мелких жуликах.
– Но для чего же тогда все эти изуверства? Будто коровью тушу разделали.
– Тут как раз все просто. – Маршал снова сел, закурил. – Убийца – или убийцы – не хотел, чтобы труп опознали. Значит, преступник был с жертвой близко знаком. Обычный уличный бандит просто пырнул бы несчастного ножом и оставил тело на улице. Так что как только узнаем, кем был этот покойник, так определим и круг подозреваемых. Вот только как установить личность без головы? Пока лишь ясно из заключения доктора, что это мужчина до сорока, физически крепкий, из отклонений лишь увеличенная печень. Что совершенно не удивительно, если он с Лиговки. Вода ледяная, так что точно определить, сколько он там плавал, не представляется возможным. Но точно не больше недели. Никаких особых примет – ни шрамов, ни родимых пятен. Поэтому сегодня у нас опять облавы. Будем составлять списки всех, кто пропал за последние десять-двенадцать дней. Но даже сейчас могу сказать, что списки эти окажутся длинные: там каждый день кто-то пропадает. Да еще и вокзал рядом. – Константин Павлович потушил папиросу, поднялся, натянул пиджак. – Так что сегодня снова не жди, ложись без меня.
Он поцеловал жену, заглянул в детскую – Лизанька с Алешей посапывали в унисон.
– Пообещай мне не геройствовать. – Зина снова улыбнулась, глядя, как муж чмокнул детские макушки.
– О чем ты, какое тут геройство, милая. Мы с Владимиром Гавриловичем и Александром Павловичем и из авто-то выходить не станем. Как-никак начальство.
– Кстати, ты уж напомни своему начальству, что в субботу они с дамами обедают у нас. Дамы, уверена, помнят, а вот мужчинам следует еще раз сказать. В восемь, не забудь.
Участок жил своей обычной жизнью: гудел многоголосьем, будто оркестровая яма Мариинского театра перед спектаклем, и, окажись общая зала раз в десять побольше, по разношерстности публики вполне сошел бы за небольшой провинциальный железнодорожный вокзал, скажем, где-нибудь в Клину. После первой ночной облавы дожидались по лавкам своей очереди к приставу персонажи, словно сошедшие со страниц горьковских историй, – завсегдатаи ночлежных домов, чайных, пивных и прочих злачных мест, откуда повытаскивала их бесцеремонно полиция, не сумев достоверно установить личность на месте. Кто-то нервно теребил в заскорузлых, обветренных руках картуз, опасливо поглядывая на грозно хмурящего брови мундирного дежурного, а кому-то все трын-трава – откинулся к стенке, надвинул шапку на глаза и знай себе сопит в две дырки, будто под тощим задом не жесткая скамья, а перина лебяжьего пуха.
Константин Павлович оглядел этот каждодневный Содом, поморщился от кабацких ароматов, задержался взглядом на прилично одетом пожилом господине в дорогом пальто с бобровым воротником и пенсне, явно выделявшемся среди остального народа своим интеллигентным видом и немного затравленными глазами, – не иначе, попался в салоне с веселыми девицами и теперь в ужасе от предстоящих объяснений и с законниками, и, что много хуже, с супругой. Мысленно посочувствовав страдальцу, Константин Павлович двинулся было к лестнице, но дежурный поднялся, козырнул и вполголоса доложил:
– Господин Маршал, тут вон господин профессор чуть не с открытия дожидаются. Спрашивали Владимира Гавриловича, но он в канцелярии. – И указал бритым подбородком как раз на того самого типа в пенсне.
Значит, просто посетитель. Тот с готовностью вскочил со своего места, обронил лежащую на коленях шляпу, наклонился, охнул на начавшего съезжать вбок своего соседа, который, утратив опору в виде профессорского плеча, решил принять горизонтальное положение. Попробовал было поднять пьянчугу, но, не достигнув успеха и окончательно решив, что уют этого непрезентабельного незнакомца все-таки менее важен, чем его, профессорское, дело, решительно шагнул в сторону Маршала.