Шаляпин
Шрифт:
Так и получилось, что уже с 1895 года Мамонтов стал оказывать финансовую поддержку одному из своих убыточных предприятий — Невскому механическому заводу — из средств железнодорожных, как бы в виде авансов под заказы на рельсы. Такого рода операциями было перемещено из одних (акционерных по формальной сути) предприятий в другие несколько миллионов рублей. Когда же государственная ревизия это обнаружила, то выяснилось, что Мамонтовы не в состоянии вернуть выданные Невскому заводу средства. Их не оказалось: Мамонтовы рассчитывали на большой государственный подряд, который принес бы им значительную наличность, ею они думали погасить задолженность завода. Но подряда не получили.
К тому же Мамонтов
Чем мог кончиться процесс? С. И. Мамонтов и другие, привлеченные к делу, могли быть осуждены на лишение прав и на тюремное заключение, то есть были бы опозорены навсегда.
Но Москва осталась верной себе. Не так давно, по делу М. В. Лентовского, было признано, что он не должен отвечать в уголовном порядке. Его только объявили несостоятельным должником. Москва, ценившая его художественные начинания, простила ему нераспорядительность и нерасчетливость в денежном отношении.
Так случилось и теперь по делу неизмеримо более крупному и шумному. Суд присяжных признал наличие установленных следственными властями фактов незаконного оперирования деньгами вкладчиков и тем не менее счел подсудимых в уголовном порядке оправданными. А в порядке гражданском им надлежало вернуть то, что с них причиталось.
Мамонтов ушел из суда свободным, но начисто разоренным. Теперь у него не было ни заводов, ни железнодорожной концессии, ни других предприятий. Он лишился и своего нарядного, убранного редкими вещами особняка на Садово-Спасской у Красных ворот, и имения Абрамцево. В его собственности остался лишь маленький домик за Бутырской заставой и мастерская по обжигу керамики — его любимое детище, которому теперь он отдался с увлечением подлинного художника. Отныне он не мог и думать о собственном театре, обратившемся в «товарищество артистов», а когда ему предложили стать консультантом в казенном Большом театре, он отказался.
С огромным мужеством перенес он крушение всей своей жизни. Нередко в домишке за Бутырской заставой можно было застать его былых друзей — художников, артистов. С ними он не порвал, как и они не порвали с ним…
21 сентября состоялось прощание Шаляпина с бывшим Мамонтовским театром. В «Русском слове» по этому поводу появилась заметка следующего содержания:
«Грустное настроение чувствовалось вчера в Частной опере при разъезде. С последними звуками голоса г. Шаляпина в гениально воспроизведенной смерти Годунова публика прощалась не только с симпатичным талантом, но и с теми произведениями русского творчества, которые держались в репертуаре Частной оперы только благодаря участию такого художника, как г. Шаляпин. Много, пожалуй, пройдет времени, пока эти оперы проникнут на императорскую сцену, и в Частной опере они вряд ли сохранятся в репертуаре: для бывшей антрепризы убытки были неважны, да их и не было при г. Шаляпине, так как только спектаклями с его участием и покрывались убытки остальных представлений… Вообще, участь Частной оперы нам представляется сомнительной…»
Пессимистический прогноз газеты не оправдался. И без Шаляпина Частная опера, став товариществом артистов, просуществовала еще несколько лет, благодаря, в частности, тому, что во главе ее стал просвещенный и энергичный музыкант М. М. Ипполитов-Иванов.
Итак, 21 сентября 1899 года Шаляпин простился с Частной оперой, а через три дня в Большом театре шел «Фауст». Партию Мефистофеля исполнял новый артист императорских театров Шаляпин.
Глава X
В БОЛЬШОМ ТЕАТРЕ. ФАРЛАФ. «МЕФИСТОФЕЛЬ» В МИЛАНЕ. ЕРЕМКА. ДЕМОН
Никогда,
Он охотно рассказывал о поездках за границу и красочно описывал зарубежные впечатления. Писать умел, обладал зорким глазом и образно излагал свои путевые наблюдения.
Но почти никогда он не делился впечатлениями о поездках по России, где много гастролировал в разные годы. Как видно, этим поездкам он не придавал значения и, во всяком случае, особо ярких воспоминаний о них не сохранил. Но вот что удивительно: артист ничего не рассказал о том, что весной 1897-го, а затем постом 1899 года, по окончании гастролей мамонтовцев в Петербурге, он ездил в родную Казань, где с огромным успехом выступал вместе с труппой Казанско-Саратовского оперного товарищества.
А это очень интересно. После долгого перерыва он снова на родине. Наверное, побежал искать домишко, в котором родился, школу, где учился, разыскивал друзей детства. Или теперь это было ему ни к чему?
Но все же оказаться в Казани на оперных подмостках в качестве известного артиста, чье имя печатается красной строкой, выступить на сцене, на которой когда-то, мальчишкой, он действовал как статист за пятиалтынный, двугривенный, — это не так просто! Сколько мыслей у него должно было возникнуть в те дни, сколько воспоминаний должно было набежать!
Его переход на сцену Большого театра оказался событием, которому московская пресса уделяла много места и внимания, вызвал большое волнение в среде московских театралов. Нельзя не привести газетную заметку, воскрешающую атмосферу, в какой прошло его первое выступление на прославленной московской казенной сцене.
«Весь спектакль превратился для артиста в сплошной грандиозный триумф, какого давно не видели стены Большого театра. Первое появление г. Шаляпина было встречено бесконечными громовыми рукоплесканиями. Весь театр сверху донизу единодушно приветствовал любимого, высокоталантливого артиста. Такие же овации повторялись множество раз и во время действия и после каждого акта „Фауста“. Артиста в этот вечер вызывали не менее 30 раз. Кроме того, ему поднесены были шесть венков: пять лавровых и цветочных и один серебряный на изящном щите, с надписями „Великому артисту“, „Гордости и славе русской оперы“, „Шире дорогу певцу-художнику“ и т. д.»
Это публика Мамонтовского театра приветствовала популярного артиста, который перешел на другую сцену. И тогда уже, в 1899 году, звучали слова: «великому артисту», «гордости и славе русской оперы». Это поразительно.
Здесь не может быть и речи о том, чтобы это было инсценировано, чтобы это сработала театральная клака, чтобы администрация Большого театра готовила дебютный триумф артисту. Нет, это чистосердечно высказалась театральная Москва!
В те же дни сентября 1899 года Ю. Д. Энгель, один из самых вдумчивых и компетентных музыкальных критиков Москвы, писал о Шаляпине, что до появления этого артиста в русском оперном театре вряд ли можно было с категоричностью утверждать, что такой-то — плоть от плоти, кровь от крови русской оперы. Теперь наконец такой артист появился. Это Шаляпин. С точки зрения Энгеля, Шаляпин — певец и артист необыкновенный, это гигант, которому предназначено создать в искусстве нечто такое, что не было ведомо прежде, что именно ему суждено вести за собой массу последователей, словом, начать новую страницу в истории отечественного оперного искусства.