Шапка Мономаха. Часть II
Шрифт:
— Меха, смотрю, у вас механические. И вытяжка хорошо справляется.
— На Неглинной наши водяные колеса стоят. От них же и станки, кои фольгу да пластины из слитков плющат.
Упс! А я-то собрался Неглинную в трубу прятать. Нужно подумать, чем заменить силу проточной воды для Монетного двора. Паровая машина! Непременно навещу Кулибина.
— С серебром вы тоже здесь работаете?
Афанасьев скривился.
— Никак невозможно. Серебро аффинируют на заводах. Очень вредосный для здоровья процесс. Ртуть! Ртутью чистят. Людишки мрут как мухи, парами надышавшись.
Я
— За старания с моим золотишком от души благодарю. Что с остальными моими уроками? Эскизы медалей и монет готовы?
— Всенепременно! Как можно не исполнить царев наказ?! Мастера Тифмофей Иванов и Самойло Юдин денно и нощно трудились.
— Результат есть?
— Как ни быть? Конечно, сработали на совесть.
— Показывай.
— Извольте следовать за мной.
Минцмейстер повел меня внутрь здания, в двухсветный зал. Назначения его я не понял, но на столах, залитых солнцем, заранее были размещены образцы. Рядом дежурили два работника, те самые Тимоха и Самойло, медальные мастера. При моем появлении согнулись в поклоне и замерли, не распрямляясь.
— Спины поберегите, работнички! Предъявляйте свои творения.
Мастера разогнулись. Степенно подошли к столам и продемонстрировали мне большие эскизы наградных медалей, выдав следующее пояснение.
— Мы уже имели опыт создания подобных изделий. “За победу при Когуле”, в память сожжения при Чесме турецкого флота и особая медаль для Низового Запорожского войска “За оказанные в войске заслуги 1771 года”. Все три носятся на голубой Андреевской ленте. Их мы и взяли за образец.
Юдин поочередно показывал мне оригинальные медали, а Иванов терпеливо ждал, демонстрируя эскиз, на котором были изображены обе стороны будущей награды. Старые медали я лишь мазнул взглядом – Катькин портрет, почему-то с греческим профилем, и текст на обратной стороне. Вперился в эскизы.
Сказать что мне не понравилось – ничего не сказать. На реверсе – надписи “За взятие Москвы” и “За взятие Смоленска”. На аверсе – якобы мой портрет: скошенный подбородок, торчащий нос, как у Буратино на минималках… Ежели кто сравнит с моей внешностью, он же со смеху помрет!
— Рубль 62-го года взяли за образец, – севшим голосом прокомментировал Иванов, уловив мое недовольство. – Другого нету.
— По повелению Правительственного дворца, – тут же влез минцмейстер в разговор, – начали мы чекан серебряного рубля Вашего Величества, благо старый штемпель имелся в наличии. Золотой червонец, увы, нам не под силу. Мы больше с серебром работаем. Но приложим все усилия…
— Показывайте монеты.
Принесли пробники серебряных рублей. Ну… тоже такое себе. Опять я “носатый”, на авересе – герб с орлом.
М-да, задачка! Что делать с портретом? С одной стороны, рубль 62-го года народу привычен. И штемпель готовый есть. А монеты были нужны еще вчера. С другой – отсутствие сходства. Абсолютное! Бородку с усами себе что ли обратно завести и моду на них запустить в России и в Европах – чем не повод сменить лик на рубле и червонце? Черт, куда ни кинь – везде клин. Я же обещал
Я тяжело вздохнул и даже пожалел, что вообще сюда приехал. На память пришла сцена из французского фильма, как Астерикс смотрит на монету и на живого Цезаря, сравнивает и прозревает. Развеселило, как представил себе ту же сцену, но с моим участием.
Заметив смешинку, заплясавшую в моих глазах, мастера выдохнули и немного расслабились. Видимо, их тоже напрягало внешнее различие, а без руководящих указаний сверху они не знали, что с ним поделать. Им же никто моих портретов в профиль не выдал.
— Рубль продолжаем чеканить, – отрезал я. – Медали переделать!
Мастера переглянулись.
— Ждем ваших указаний, ваше величество!
Ну хоть здесь “баженовых” нет. И то хлеб.
— Сперва по московской. Какое здание или строение вам сразу приходит на ум, когда вы слышите имя “Москва”?
— Кремль! – не задумываясь ответили мастера.
— А точнее?
— Иван Великий? Казанский собор? Спасская башня? – тут же начали хором перечислять Иванов, Юдин и Афанасьев.
— Спасская башня – в точку! Принимается. А по Смоленску?
Тишина.
— Царь-батюшка, мы там и не были ни разу.
Я что ли, был?
— Успенский собор? – вдруг подсказал мне сопровождавший меня Савельев. – Не древность, но приметный.
— Тебе, Карп Силыч, виднее. Это же ты у нас Смоленск брал. Кстати, господа мастера, что у вас с Георгиевскими крестами? Мне офицеров награждать.
Афанасьев внезапно преобразился.
— По статуту, – пояснил он твердым голосом и даже с некоторым вызовом, – награды сией достойны те, кто сверх присяги, чести и долга ознаменовал себя особенным отличием на пользу и славу Русского оружия – как то, взял в плен вражьего главнокомандующего, знамя захватил или еще какой редкий подвиг совершил.
— Так я не собираюсь награждать тех, кто мне тапочки подносит, – усмехнулся я по-доброму.
— Георгиевские кресты и четырехконечные золотые звезды изготавливаются в Петербурхе, – развел руками минцмейстер.
— Что-то нужно придумать. Что-то попроще, но красивое. Крест золотой, а в центре икона Казанской божьей матери – такое сможете? И чтоб лента шёлковая с тремя черными и двумя желтыми полосами?
— Попробуем, – промямлил Афанасьев неуверенно. – Иванов с позолоченной бронзой уже работал.
— У меня есть готовый эскиз золотой медали “За службу и храбрость”. Вот только портрет… Матушка… – Тимоха замолчал, запутавшись в словах.
— Никаких портретов! – отрезал я жестко. – Только скрещенные серп и молот в обрамлении надписи “За храбрость”. “За службу” ни к чему! На реверсе – имперский орел!
До сих пор я награждал только “самодельными” “красными знаменами”. Из тех, что еще делал ювелир Авдей в Казани. Пришло время усложнить дизайн. Эклектика – наше все. Пусть будет и серп с молотом, и имперский орел. Какое-то геральдическое животное все одно нужно, глупо отказываться от того, что уже себя зарекомендовало.