Шелковая императрица

Фреш Жозе

Хотя ма-ни-па подошел вплотную, старик словно не замечал его, вперив взгляд в пустоту. Странствующий монах немного подождал, а потом мягко тронул собрата за плечо.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он у старого буддиста, который, казалось, уже отчасти покинул этот мир.

— Тебе повезло, я говорю на тибетском, — неожиданно произнес старик.

— Ом! Мани падме хум! — пробормотал странствующий монах, складывая вместе ладони и поднося их ко лбу в знак почтения.

— Несомненно, я был слишком стар для этих грабителей, и они не стали лишать меня жизни! Я оплакиваю

руины и ожидаю Будду, который, возможно, придет забрать меня с собой. А может быть, и нет… Я пытался медитировать, чтобы изгнать из памяти воспоминания, но у меня не выходит…

— Что осталось от монастырей Большой Колесницы?

— Пепелища, друг мой, одни пепелища! Моя обитель, монастырь Спасения и Милосердия, была самой большой из всех. Ее возвели в пустыне, на могучей скале. И теперь она полностью разграблена! Как богата была она статуями и святыми книгами! Мой настоятель, достопочтенный Центр Равновесия, спрятал наши лучшие книги в потаенной пещере. Но тюрки совершили великое злодеяние, уничтожив все!

— Должно быть, в золу и дым обратились невероятные сокровища!

— Будда учит нас, что все в мире тленно и непостоянно. И вот перед нами яркий тому пример, — с горечью проговорил старый монах.

— А что сталось с монахами и послушниками твоего монастыря, о мой почтенный брат?

— Моя монашеская община, к счастью, заранее узнала о надвигающемся бедствии и смогла бежать от тюрков. На свою беду, я не мог следовать за братьями — ноги мои слишком старые и слабые, они не хотят больше нести меня! Я попросил товарищей оставить меня здесь, чтобы не задерживать их.

— А какова участь несторианской общины? Столь же незавидная?

— Разбойники начали грабежи именно с несторианской церкви. Ходили слухи, они пришли, чтобы захватить некоего Аддая Аггея.

— И где теперь этот человек?

— Кто знает? Мои собратья-монахи из обители Спасения и Милосердия покидали монастырь в спешке. Мне было не под силу спуститься по лестнице. Так вот, четверо монахов спустили меня с балкона на веревках, подстелив снизу стопку одеял, чтобы я не разбился. А когда мы добрались до этого поселения, я упросил двух монахов, которые несли меня, оставить старика тут. Считаю, что я хорошо поступил. В противном случае их убили бы…

Взволнованный ма-ни-па взял старца за руку и нежно погладил его ладонь, чтобы хоть немного утешить того, кому пришлось на склоне лет пережить такое потрясение.

— Может, ты хочешь есть или пить? — спросил тибетец.

— В мои годы трех зерен риса и двух глотков чая вполне довольно!

— Это немного…

— Я провел семь лет в пещере, на скалистом плато позади монастыря! Я отшельник и привык к скудости, — с достоинством отозвался аскет.

— Семь лет? Как же это долго!

— Не так уж долго, чтобы обрести четвертый уровень медитации, а ведь только она, согласно Блаженному, позволяет монаху сосредоточиться и войти в бесконечность — туда, где нас ждет Просветление!

— Мне бы не хватило терпения… — вздохнул странствующий монах.

— Чтобы познать Святой Путь Из Восьми Ступеней, не стоит жалеть времени! Я иду по нему вот уже двадцать четыре года,

но по-прежнему знаю не больше трехлетнего ребенка, — пробормотал старый аскет.

— Не следует здесь оставаться. Пойдем со мной, о святой человек!

— Но куда ты меня поведешь? Я на ногах не держусь! С тех пор как я принял обет без движения сидеть на камне, предаваясь медитации, члены мои ослабели и стали бесполезными.

— Но святому человеку вроде тебя не место здесь, среди такого разрушения! — настаивал ма-ни-па.

— Ступай своей дорогой, странствующий монах, не бери на себя чужих забот! У тебя ведь есть свой долг, не так ли? А что до меня, это место не хуже любого другого, чтобы встретить смерть. Думаю, к тому времени я достигну третьего уровня медитации. Ждать уже не долго. Для меня все складывается неплохо!

Его тон не допускал возражений. С горьким сожалением ма-ни-па оставил престарелого аскета предаваться медитации и продолжил путь по улицам мертвого городка.

Странствующий монах решил направиться к месту, где прежде находился монастырь Спасения и Милосердия, — к розовой скале, прорезанной множеством пещер. Почерневшие от пожара стены свидетельствовали о жестоких испытаниях, которым подвергли святую обитель разбойники. Ма-ни-па взобрался на естественную террасу, нависавшую над тем местом, где несколько месяцев тому назад сидели они с Кинжалом Закона, пока Пять Защит карабкался по веревочной лестнице, чтобы нос к носу столкнуться там с Умарой.

Знаменитое книгохранилище было разрушено тюрками; от него остались лишь сотни обгоревших обрывков, рассеянных по земле. Захватчики превратили в ничто тысячи часов, проведенных многими поколениями писцов и переводчиков, благодаря которым индийский буддизм в конце концов проник в Китай и занял там важное место в духовной жизни.

Крайне удрученный этим открытием, ма-ни-па спустился и двинулся обратно, к тому месту у пагоды на рынке, где несколькими часами ранее оставил старого аскета. Тут и там протянулись призраки улиц, и странствующему монаху слышались из-за стен тихие рыдания, горестные стоны и причитания. Из укрытий выбирались понемногу те горожане, которым удалось избежать гибели; только теперь им предстояло осознать размеры несчастья.

Приблизившись к старому монаху, тибетец заметил, что тот уронил голову на грудь, словно хотел присмотреться к застежке своего пояса.

— Ом! Мани падме хум! Мой почтенный брат, умоляю тебя не оставаться здесь! Позволь мне забрать тебя отсюда! Я пойду медленно, чтобы ты поспевал за мной.

Старик не отвечал.

После недолгого колебания странствующий монах решился приподнять его голову.

И только тогда увидел, что тело старца обмякло, как тряпка. Он достиг той стадии медитации, когда душа покинула бренные останки, отправившись к лучшему существованию.

Чувствуя дрожь в ногах и головокружение, стараясь не смотреть на мрачную картину опустошенного оазиса, ма-ни-па побрел прочь, время от времени встречаясь глазами с женщинами, в отчаянии искавшими тела своих детей и мужей. Наконец он покинул мертвый город и даже не нашел в себе сил произнести прощальную молитву.