Шелковая императрица
Шрифт:
— Как знать, может, однажды мы сможем поставлять шелк и Востоку, и Западу? — мечтательно произнес Море Покоя.
ГЛАВА 32
ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ, ЧАНЪАНЬ, КИТАЙ, 28 ОКТЯБРЯ 656 ГОДА
Вечер выдался теплым и ясным, в саду Павильона Наслаждений царила тишина.
Уже опускались сумерки, красноватые отблески заката падали на верхушки деревьев, а осенние цветы в это время суток пахли особенно сладко и
— Ты не думаешь, что нам пора дать детям имена? По-моему, уже пришло время, — заметила Умара, наблюдая за малышами.
— Они уже зовут нас папой и мамой, так что ты права, любовь моя: близится великий момент дарования имен! — улыбнулся Пять Защит.
До сих пор они обходились собирательными, ласковыми или шутливыми именами для близнецов: «прекрасные малыши», «орел и решка» и даже «дары Небес». А посторонние не раз награждали необычную пару детей всяческими забавными прозвищами сяоминь. [49]
49
Сяоминь, или «малое имя», используется китайцами, чтобы охарактеризовать человека: служит дополнением к основному имени. — Прим. пер.
Умара взяла Небесных Детей на колени, действуя привычно и уверенно, как настоящая мать, погладила их по волосам. Ей предстояло накормить их овощным пюре с размятыми вареными яйцами.
— У меня идея! — вскричал Пять Защит. — А что если назвать их Лотос и Жемчужина?
— Замечательно! Лотос и Жемчужина, как красиво! Завтра буддисты не смогут даже догадаться, почему мы решили воздать почести Лотосу и Жемчужине, — рассмеялась Умара.
— Вот подходящий случай прочитать мантру. Ом! Мани падме хум! Ом! Как прекрасна жемчужина на лепестках лотоса! Это священная формула, которую используют наши буддисты, обращаясь к бодхисатве Авалокитешваре, лучшей защитнице людей перед Блаженным Буддой.
— Я знаю. Ты мне уже объяснял, кто это, когда я спросила об имени ма-ни-па.
— Он будет доволен больше всех, когда услышит эти имена. Помнишь, как он говорил: Небесные Близнецы одной ногой стоят на земле, а другой — на облаке! Для бодхисатвы-заступницы они уже, можно сказать, совсем «свои»…
— А кого мы назовем именем Лотос? И кого — Жемчужиной?
— Выбирать тебе, Умара!
— Тогда Лотосом будет мальчик, а Жемчужиной — девочка. Несмотря на странное личико, она просто прелесть! Такая хорошенькая! Настоящая драгоценность! Как считаешь?
— Согласен! Моя милая Жемчужина… Как бы я хотел знать, какое ждет тебя будущее… — прошептал Пять Защит.
— Думаешь, близнецы и вправду могут быть родственны высшим существам? Мой Господь не стал бы возлагать подобное бремя на одно из своих творений, — с сомнением сказала Умара.
— Не уверен, что здесь вмешались сверхъестественные силы… Просто люди хотят верить в чудеса. Наш друг ма-ни-па полагает, что близнецы рождены от Демона Скал. А китайцы видят в этом то руку Будды, то знак пути Дао. Я же думаю, что и без всяких чудес от обычной пары людей часто рождаются дети со странными отметинами.
— Надеюсь, когда она вырастет, столь необычное лицо не заставит ее страдать! — с неожиданной печалью вздохнула
Она заранее убрала из Павильона Наслаждений все зеркала со стен, хотя дети пока и были слишком малы, чтобы в них заглядывать, и старалась не подпускать девочку к кромке бассейна. Ей казалось, что малышка может почувствовать себя ущербной, как только увидит, что ее лицо не такое, как у других. Придет момент, думала Умара, когда ее долгом будет объяснить Жемчужине: та совершенно нормальная девочка, и все творения Единого Бога, какую бы ни даровал он им внешность, равны перед Господом. Но придется подождать, пока Жемчужина не научится понимать такие вещи.
По утрам, нежась в постели рядом с возлюбленным, Умара часто заговаривала о своих чувствах и ощущениях, о тех новых мыслях, которые у нее появились с того времени, как ее жизнь резко изменилась.
— После того как мы с тобой занимаемся любовью, мне кажется, я побывала в раю. Когда отец рассказывал мне о том месте, куда попадают праведные души после телесной смерти, мне это казалось слишком невероятным, я начинала порой сомневаться в реальности рая. Но с тех пор, как мы вместе, я знаю: рай точно существует — по крайней мере, в тот момент, когда мы с тобой сливаемся в единое целое!
— Блаженный сказал: «Это владение, где нет ни земли, ни воды, ни огня, ни ветра, только бесконечность сознания и полное ничто; это конец всем горестям, нирвана». Для нас нирвана — не то же самое, что вы называете раем, это этап бытия, на котором человек избавляется от страданий, поскольку в нем угасает сжигавший его ранее огонь. Вот в чем разница: в твоем раю души пребывают в вечном счастье, в моей нирване они больше не страдают.
— Но разве это не одно и то же?
— Все зависит от того, что называть счастьем! Мы, буддисты, понимаем его скорее как отсутствие несчастья, страданий.
— Но ведь не бывает совсем без страданий. Вот, например: я бесконечно счастлива, но знаешь, с тех пор как мы встретились, любовь моя, я так боюсь тебя потерять, что это причиняет мне страдания.
— Я могу сказать то же самое, любовь к тебе приносит страх потери!
— Значит, верно говорят люди: если хочешь познать счастье, прими страдание, — тихо и задумчиво произнесла молодая христианка.
— У нас есть такое понятие — «дукка, боль души». Так вот, приходит оно через желание и счастье. Когда у человека есть желание и оно осуществляется, он испытывает мучения, так как боится однажды потерять желанное! Но меньше всего на свете я хотел бы превратиться в источник твоего несчастья! — пылко воскликнул Пять Защит. Возвышенные философские рассуждения, которые ему раньше казались весьма далекими от жизни, вдруг обернулись точным описанием его собственных переживаний, и это казалось удивительным.
Каждый по-своему, они пытались понять различия между религиозными установлениями и взглядами на жизнь, усвоенными каждым из них, найти точки соприкосновения. Если буддийская вера Пяти Защит оставалась при этом прочной и неизменной, потому что изначально предполагала большую гибкость в понимании мира, то убеждения Умары мало-помалу менялись. По крайней мере, некоторые слова постепенно приобретали для нее иной смысл…
Одним из таких слов было «просветление».
Раньше она считала его просто абстрактным представлением из области малопонятной эзотерики, но теперь оно обретало вполне ясное значение. Для нее разговоры с возлюбленным о вере и об устройстве мира представляли собой удивительную смесь чудесного и реального, проникавшую в самые глубины сердца. Именно это и называла она теперь просветлением.