Шестой иерусалимский дневник (сборник)
Шрифт:
Науку вольно жить в неволе
мы самодельно проходили,
довольно часто ветра в поле
искали мы – и находили.
607
Я не питаю подозрения
насчёт размеров дарования,
мои пустые умозрения —
души угрюмой пирования.
608
Меня постигло озарение,
зачем лежу я так помногу:
лень – это чистое смирение,
и этим я любезен Богу.
609
Был
высоким чувством непорочным,
что нежелание трудиться
бывает пламенным и прочным.
610
За то ещё ценю свою свободу,
что вижу без полемики и прений
желудочно-кишечную природу
у множества духовных воспарений.
611
Ничтожный островок в сухой пустыне
евреи превратить сумели в сад,
и чудо это всажено отныне
в арабский гордый ум, как шило – в зад.
612
Едва лишь я умру – с кем не бывало? —
душа метнётся в небо прямиком,
а сброшенное ею покрывало
окажется дурацким колпаком.
613
Еврейской мысли ход текучий
ввиду высокой вероятности
всегда учитывает случай
большой внезапной неприятности.
614
Однажды гуси Рим спасли
от чужеземного коварства,
за что их жарить отнесли
на пир во славу государства.
615
Полон я глубокого почтения
к автору, навязанному мне:
книга изумительна для чтения,
третий день я плаваю в гавне.
616
И я, слабея в час дурной,
писал серьёзнейшую скуку,
но чувство жанра, правя мной,
немедля сковывало руку.
617
Я чувствую ко всем благоволение,
и умного хвалю, и дурака,
и только вызывает изумление,
что крылышки не чешутся пока.
618
Обязан если прихоти Творца
распущенностью духа моего,
не должен я до смертного конца
обуздывать и сдерживать его.
619
Хотя мой ум весьма ничтожен,
но в нём шумит разноголосица:
туда словарь какой-то вложен,
и много слов на волю просится.
620
Всегда в конце удавшейся пирушки
мы чувствуем, рассудку вопреки,
что мы – не у судьбы в руках игрушки,
а сами – удалые игроки.
621
Не стану глупо отпираться я —
да, страх ползёт, как нервный
меня страшит не операция,
а то, что там они найдут.
622
Вот мистики простейшие уроки:
душа зовёт в минутную отлучку,
и полностью законченные строки
текут через меня под авторучку.
623
Уже мы как бы чуть издалека
следим, как вырастают наши внуки,
а если посмотреть на облака,
то думаешь о странности разлуки.
624
Мне жалко всех, кто ближе к ночи
и за ночным уже пределом
себя тоской угрюмо точит,
что в жизни что-то недоделал.
625
Догадка иногда во мне сквозит,
что жизненный азарт —
весьма игральный,
и весь вокруг житейский реквизит —
не наш совсем, а вовсе театральный.
626
За то, что плохо всё предвидим,
такие бедственные мы:
кого сегодня мы обидим,
тот завтра всем даёт взаймы.
627
Я счастлив тем, чем я богат,
моё богатство – пантомима,
и вздев улыбку напрокат,
хожу скотов различных мимо.
628
Приятно думать про возможность,
что к Богу явится простак,
осмелясь на неосторожность
Его спросить: за что нас так?
629
Всего скорей, что по наитию —
мой ум не ладит с вычислением —
готов я вечером к распитию
с любым народонаселением.
630
Мучительное творческое свойство
(у всех оно мучительностью разно) —
самим собой святое недовольство
Сальери утолил своеобразно.
631
Я так самим собой напичкан
и чушь такую горожу,
что разве что к небесным птичкам
по чик-чирику подхожу.
632
Мы прочные пустили корешки
повсюду в почву, начисто не нашу —
не Бог ли обжигал нам те горшки,
в которых мы свою варили кашу?
633
Шестым каким-то, тёмным чувством
я к мысли вдруг ловлю толчок,
что станет сукой и прокрустом
вот этот милый мужичок.
634
У жизни всюду есть звучание —
при свете, ночью и во мгле,