Шестой иерусалимский дневник (сборник)
Шрифт:
В нашей маленькой, но солнечной стране
каждый житель так умён и так толков,
что не может оставаться в стороне
от дискуссий оголтелых мудаков.
693
Мы в театре жизни в полном праве
на любой актёрский реквизит,
но к чужой приклеиваться славе
может лишь заядлый паразит.
694
Ночные всюдные огни
творят нам ночь такой воскресной,
что освещают даже
с их безнадёжной мглой окрестной.
695
Довольно издевательски судьбой
на время я премирован отныне:
я всюду свой сортир ношу с собой,
красиво это только на латыни.
696
Тиха вечерняя больница,
я завтра буду глух и нем,
а нынче ночью мне приснится,
что я под пиво раков ем.
697
Сейчас бы капельку хлебнуть —
и стихнет мелкий бес,
налил бы рюмку кто-нибудь,
но в мире нет чудес.
698
Течёт неспешная беседа
без ни единого секрета —
я разбудил в себе соседа,
горит ночная сигарета.
699
Теперь к удачам ветер дует,
уже пора вести им счёт:
и рак во мне не зазимует,
и виски снова потечёт.
700
В немом покорстве жду рассвета,
по жизни мыслями мечусь,
в пространстве крутится планета,
а на кровати – я верчусь.
701
Целительна больничная кровать,
и в тянущейся смутности ночей
на ней заметно легче уповать
на опыт и умение врачей.
702
Я очень рад вести дневник,
внося любой пустяк невзрачный,
а рядом бедный мой двойник
лежит – разрезанный и мрачный.
703
Портновской блажью все грешили,
кто рядом жил и кто живёт:
в России дело мне пришили,
тут – перешили весь живот.
704
Кончается последняя страница,
пора идти за лаврами и нам,
так курица, снеся яйцо, гордится
и смотрит свысока по сторонам.
705
Всё стало проще и скудней:
ничком валяюсь на тахте,
царит покой в душе моей,
пока нет болей в животе.
706
Пусты фантомы ожиданий,
они безжалостно подводят,
а я мечтал: следы страданий
моё лицо облагородят.
707
Прогнозы мрачны и зловещи,
а страх – у всех из-за всего;
безумный
о стены дома моего.
708
Судьба являет мудрую сноровку,
с годами украшая голый срам:
в тюрьме я наколол татуировку,
теперь имею мужественный шрам.
709
Туники, тоги, кимоно —
футляром выглядят наряды,
в которых всё своё кино
таскают юные наяды.
710
Годы утекли, как облака,
возраст мой угрюм и осторожен,
старость – вроде знамени полка:
тяжко воздымать, но честь дороже.
711
Хожу я плохо: ноги ватные,
и нет упругости у чресел,
и ощущенья неприятные
где врач кишки мои подвесил.
712
Наш дух – погрешность достоверности,
ибо лишён материальности
гибрид летучей эфемерности
и ощутительной реальности.
713
Все мышечные силы будто скисли,
диван меня зовёт, как дом – солдата,
и хочется прилечь уже от мысли,
что надо на минуту встать куда-то.
714
Хотя ещё не стал я пнём застылым,
но силами – уже из неимущих:
на лестнице немедля жмусь к перилам
и нервничаю, глядя на бегущих.
715
Ужасно это жалко и обидно,
что разум, интеллект и юмор мой —
гнездились, как отныне очевидно,
в отрезанной кишке моей прямой.
716
С утра сегодня думал целый день
о пагубе иных земных растений:
живя, еврей отбрасывает тень,
а людям мало солнца из-за тени.
717
Ещё я доживу до лучшей доли,
откину медицинскую клюку,
пока же я из этой подлой боли
печалистую рифму извлеку.
718
Ходил и свежим воздухом дышал,
и радовался листьев колыханию,
и дым от сигареты не мешал,
а всячески способствовал дыханию.
719
Пора поставить Богу три свечи:
я крепкий новый сборник залудил,
болезнь мою затрахали врачи,
а я себя немного победил.
720
В итоге уцелеет белый свет,
хотя случится бойня миллионная;
забавно, как чума меняет цвет:
коричневая, красная, зелёная.
721