Широкое течение
Шрифт:
— Нет.
— Работать будешь?
— Не буду, — с тем же упорством бросила она сквозь
зубы.
Он оттолкнул ее от себя в кресло, схватившись за бо¬
роду, озадаченно глядел на нее, пораженный, как бы не
узнавая — его ли это дочь?
— Что же ты собираешься делать? Бездельничать?
/Опомнись, Люська... Погляди: все работают, все учатся...
Твой дед был неграмотным крестьянином. Я в город пеш¬
ком пришел, от земли, в лаптях,
зался! — Он с отчаянием и мольбой оглядывался на
жену. — Что же это, Надя? Чтобы моя дочь не хотела
учиться, когда ей все дано, была бездельницей? Не допу¬
щу! Никогда!
Склонив голову, Люся нервно кусала ногти, на щеках
рдели горячие пятна; прищурясь, она с вызовом смотрела
на отца. Спокойствие дочери еще сильнее возмутило Лео¬
нида Гордеевича; он сказал сдавленным шопотом:
— Или учись, или уходи из дому. Чтобы я больше
тебя не видел... Вон! Дрянь) — щ он замахнулся, чтобы
дать ей пощечину.
Надежда Павловна никогда еще не видела своего му¬
жа таким. Перепуганная, бледная, она загородила собою
дочь.
— Леонид, опомнись, — проговорила она трясущими¬
ся губами, поддерживая прыгавшее на носу пенсне. —
Ведь это дочь твоя...
Леонид Гордеевич повернулся к ней, разъяренный:
— Моя? Нет, это твоя дочь! Вот оно, твое покрови¬
тельство, наряды, сюсюканье, поклонники... Заступница!
Тебе жалко ее? Жалко? Так уходи и ты вместе с ней!
Уходите обе! Вы не нужны мне! — Леонид Гордеевич хо¬
тел сказать еще что-то, более обидное, но сдержался,
проглотил крик, резко повернулся и ушел в свой кабинет
бросив на ходу: — Позор!
Люся еще ниже наклонила голову и туго зажмурила
глаза. Ей было мучительно жаль отца; в эту минуту она
любила его сильнее, чем когда бы то ни было, и ругала
себя, что доставила ему столько огорчений. Прижаться
бы к нему надо было, как в детстве... Но то время, вид¬
но, прошло, не вернешь.
Внезапно разразившаяся над головой гроза не долго
волновала ее совесть, туча пронеслась, и на душе стало
опять светло, как на озере после сильной бури. Люся
встряхнулась вся, поправила сбитую кофточку, с сожале¬
нием взглянула на искусанные розовые ногти, свежие гу¬
бы сами собой раскрылись в улыбке, хоть и не такой
беспечной и лукавой, как всегда, была эта улыбка. Крот¬
ко вздохнув, она встала и пошла делать матери холодную
примочку.
Леонид Гордеевич не разговаривал с женой и дочерью
три дня, обедал и ужинал в цехе.
Ах,
но ли она была маленькой девочкой с тоненьким голос¬
ком и мягкими шелковистыми косичками с бантами?
Давно ли забиралась на колени к отцу и теребила воло¬
сы, ласковая, нежная, светленькая, а он катал ее на но¬
ге? Он представлял ее все еще девочкой. А она, оказы¬
вается, уже взрослая, и вот поставила его перед печаль¬
ным фактом...
В глубине души Леонид Гордеевич чувствовал свою
вину перед дочерью: выпустил ее из виду, доверился же¬
не, она бесхарактерная, неспокойная, безрассудно и вос¬
торженно влюблена в свою дочь, а для влюбленного не
существует недостатков в том, кого любит. Люся вос¬
пользовалась этим. Надо было следить за ней самому.
Но когда? Уходишь в цех утром, возвращаешься домой
заполночь, — только добраться до постели. А дочь, в
сущности, одна. Плохое прививается легко. За последнее
время до него стали доходить слухи о том, как некото¬
рые молодые парни и девушки — дети главным образом
обеспеченных родителей — пьянствовали, воровали, рас¬
путничали. А ведь и его Люся могла попасть в такую
компанию и дойти до преступления.
От этой мысли он съеживался весь, не мог сидеть в
своем кабинете и спускался в цех, чтобы хоть грохот мо¬
лотов заглушил его раздумья, муки. Но и там он думал
о том же: что теперь будет с ней, что предпринять, что
посоветовать?..
На четвертый день после ссоры, поздно вечером, ко¬
гда Леонид Гордеевич работал у себя дома, Надежда
Павловна, виноватая, покорная, неслышными, робкими
шагами приблизилась к нему — он стоял возле книжных
полок и искал какую-то книгу, — бережно взяла его руку
и прижала к своей щеке, к горячему виску, как бывало;
глаза ее наполнились слезами. Сердце его потеплело под
ласковыми, проникновенными звуками ее слабого голоса:
— Ученье от нее не уйдет, Леня, — ведь ей еще и во¬
семнадцати нет. Ты знаешь, здоровье у нее слабое, а она
у нас одна.. Пусть отдохнет довечка этот год, пускай
съездит на море, ей надо укрепить и нервы и легкие...
— Но ведь нельзя же так, Надя, милая, — возразил
он ей мягко. — Нельзя, чтобы человек ничего не делал.
Она молодая... Ее могут затянуть в любую нехорошую
компанию... И пропала! Ты бы об этом подумала!
— Что ты? — испуганно воскликнула Надежда Пав¬