Шиворот-навыворот. Глеб и Ванька
Шрифт:
Глава 8. Подменыш
— Ваня! — позвала мама слабым голосом из комнаты мальчиков. Родители настояли, чтобы на время болезни старшего брата он спал на диване. Ванька сунул голову в проем.
— Что?
Мама обнимала очнувшегося Глеба. Целовала в макушку, щеки, нос, глаза.
— Наконец-то! Родной мой, мальчик мой. Ваня, Глебушка очнулся. Ваня, поставь чайник.
Ванька вдруг испытал острый приступ ревности. Задышал часто-часто, пытаясь удержать рвущиеся наружу слезы. Как бы ему хотелось быть сейчас на месте брата. Мама, сама больная — черные круги
— Мам… Ты чего? Ну, не плачь, — сказал Глеб. — А ты чего-то такая…
— Так я тоже заболела, — сквозь слезы улыбнулась мама. — От тебя, наверное, заразилась. И Ника. И папа. Один только Ванька вон у нас здоровяк, если бы не он уж и не знаю, как бы мы справились.
— Что с ними?!
— То же самое — голова болит, температура… Правда, не такая ужасная, как у тебя. Похоже, эпидемия началась. Доктор со скорой сказал, чуть ли не весь город болеет. Да это неважно. Главное, что тебе лучше. Кушать хочешь, сынок?
— Нет. Только пить.
Он сделал попытку встать с кровати.
— Куда?! — вцепилась в него мама. — Ваня, что стоишь, дуй на кухню, принеси брату апельсинового сока, только горячей водой разведи.
— Да знаю я!
Мама снова повернулась к старшему, уже позабыв о нем:
— Как ты себя чувствуешь? Болит что-нибудь? Голова? Горло?
Ванька поплелся на кухню. Последние три дня, когда вся семья слегла, он только и делал, что бегал по магазинам, выполняя мамины поручения, заваривал чай, варил куриный суп. И мама не разу его не обняла и не поцеловала. Только приказы отдавала — сделай то, сделай это, выпей витамины, надень шапку… Жизнь — отстой!
Электрический чайник зашумел.
Вряд ли мама так же за него переживала бы. Любимый сын у нее есть, дочка вон тоже. А он лишний. Кругом. Совсем никому не нужен — ни родителям, ни даже Кити Злюке. Ну, почему он такой невезучий? Даже грипп его не берет! Лучше бы это он заболел и умер. Хотя все равно никто бы не заметил.
Глебова любимая синяя чашка с дельфинами, описав дугу, разбилась об стенку. Мама заглянула на кухню.
— Что случилось? — она посмотрела на осколки и вздохнула. — Ванька, горюшко мое, какой же ты неуклюжий. Глеб теперь расстроится! Да ты не заболел ли? — она ощупала его лоб. — Да нет, вроде все нормально. Убери тут, Ванюша, а сок я сама отнесу.
Ванька почувствовал, что если сейчас он не убежит из дому, то переколотит всю посуду, а заодно и окна повыбивает. Он бросился в прихожую, сунул ноги в ботинки, сорвал с вешалки куртку и выскочил на лестницу.
— Куртку застегни. — крикнула мама вдогонку.
На первом этаже он налетел на здоровенного мужчину в черной куртке и дымчатых очках. Тот ухватил его за плечи, внимательно заглянул в лицо.
— Не тот, — задумчиво буркнул мужчина. — Эй, пацан, а ты здесь живешь?
— Тут. А зачем вам?
— Глеба знаешь? Он в какой квартире живет?
— Не знаю я никакого Глеба, и знать не хочу! Нет тут такого, — закричал Ванька и задергался в крепких руках. — Да пошли вы все!
— Вот малохольный! Чего орешь? — сказал мужик и ослабил хватку. Ванька вырвался
О том, что случилось две недели назад, он никому бы никогда не признался, но и забыть это было невозможно. Ощущение было такое, будто земля ушла у него из-под ног, и Ванька с того вечера не переставал лететь все ниже и ниже в какую-то ужасную трубу, вглубь Земли, навстречу раскаленному ядру. Потому что каждый день он просыпался с надеждой, что Люка, мост, розовые котята, костер, вокруг которого плясали бешеные эмокиды, уйдут из памяти, сотрутся. И каждый день надежда умирала, а слова, брошенные тогда Люкой, жгли сильнее.
Люка появилсь у моста, когда сумерки уже начали сгущаться. Рядом с ней был незнакомый парень лет шестнадцати — все лицо в пирсинге, даже в языке штанга. Языки костра, вокруг которого ребята грелись, блестели на его лице золотыми огоньками.
— Это Темный Ангел, — сказала Люка, присаживаясь к костру. — Самый настоящий трушный эмобой.
Оказалось, что парень учился уже на первом курсе универа в Питере, познакомился с Люкой на концерте еще прошлой весной, а потом он уехал поступать, и в город вернулся только на несколько дней. Ваньке сразу не понравилось, как Люка на него смотрела. В ее взгляде появилось что-то подобострастное, как у собаки, которая нашкодила и теперь заискивает у хозяина. Точно ей ужасно хотелось понравиться этому Ангелу, и она стыдилась своих теперешних друзей.
Ангел оглядел всю компанию и остановил взгляд на Ваньке, который держал в руках дурацких розовых котят.
— Boys, you make me cry. Ну, какие из вас эмо? — высокомерно сказал он. — Детский сад, младшая группа.
Ванька встал и надел гирлянду из котят на шею Люке.
— Это тебе. С днем рождения!
Она вдруг покраснела, посмотрела зло:
— Я же тебе сказала, что терпеть ненавижу днюхи! Кто тебя просил? — она стянула котят с шеи, но не решилась бросить на землю. Так и держала в руках, не зная, что делать дальше.
— Типичный позер! — скривился Темный Ангел.
— Я не позер.
— Ну, правда, Видимка, какой из тебя эмо? — пожала плечами Люка. — Что ты тут делаешь? У Грома вон мама умерла недавно. У Черной розы отец алкаш, бьет их с матерью и все деньги пропивает. Мяффка себе руки режет чуть ли не каждую неделю. Мои предки развелись. А ты? Ты же домашний мальчик из благополучной семьи. О чем тебе плакать?
— Ты знаешь!
— Да ладно тебе, Кити, — вступился вдруг за него Ангел. — Мы такие же как все, только не скрываем своих эмоций, каждому есть о чем плакать. Так ведь? Тебя как зовут?
— Невидимка.
— Знаешь, Невидимка, чем тру эмо отличается от позера?
— Чем?
— Тем, что умеет переживать сильные эмоции и не боится их, ничего не боится и никого, даже смерти. Потому что ее нет. То, что сверху — это лишь кукла, ты настоящий — внутри, будешь переходить из куклы в куклу, пока не найдешь своего хозяина. А чтобы поскорее это сделать, нужно разбить куклу, так чтобы выйти из этого круга. Ты понял?
— Угу, — кивнул Ванька, хотя все, что сказал Ангел показалось ему полнейшей белибердой.