Школа
Шрифт:
– Парень, если не трудно – сходи позови Круглову из тридцать второй.
Я прусь назад по коридору, стучу в тридцать вторую, приоткрываю дверь и кричу:
– Круглова, на выход.
Смотреть, кто эта Круглова – старая баба или молодая девка, – некогда: надо скорей назад к лифтам, а то пацан пойдет без меня.
Он уже ждет, карман оттопырился. Мужик с авоськой спрашивает:
– Позвал?
– Ага. Сейчас идет.
Заходим с пацаном в лифт, он жмет на кнопку «О» – подвал. Лифт медленно едет
– А что здесь такое в подвале, ты знаешь?
– Хуй его знает. А тебе что, не по хую?
Он вытаскивает из кармана колбу спирта – грамм двести – и три нарезанных кусочка хлеба из столовой.
– Ну, давай шахнем.
Он отпивает первый и передает колбу мне. Я заглатываю – чуть не прет назад, термоядерное. Из глаз льются слезы. Я кривлю морду, хватаю кусок хлеба, зажевываю.
– Хули ты хочешь, бля? Чистый спирт – это тебе не хуй собачий. Зато щас ебнет по мозгам.
Мне уже ебнуло. В животе стало тепло, и рана почти не болит.
– Сколько ты уже в спецухе?
– В этой – три месяца, до этого три месяца в другой, а всего, бля, год дали.
– Раньше не выпустят?
– Хуй там.
– Что, кого-то доебал?
– Ну вроде того. Не так, как основные, само собой. У нас все пацаны – босяки, середняки и основные. Босяку нельзя ебнуть середняка или основного, только отмахиваться можно. А середняк основного ебнуть не может. Я, бля, покуда середняк. Ну, что, еще ебанем?
– Давай.
Он выпивает половину остатка, ломает хлеб пополам, нюхает свой кусок, жует. Я беру колбу, допиваю. Сейчас идет мягче.
– Еще, бля, пару дней, шов немного подживет – и надо поебать кого-нибудь, сестричку, бля…
– За это можешь не переживать. Раз на спирт бабу раскрутил, то и на это раскрутишь.
– Не, спирт я спиздил. Она пожадилась, сука. Слушай анекдот. Спрашивают, короче, у мужика: «Что ты любишь делать само больше?» Мужик говорит: «Ебаться». – «А что еще?» – «Курить. Как залезу к бабе в пизду – одни губы торчат». – «А губы зачем?» – «Курить».
Пацан рогочет, я тоже. Он спрашивает:
– Ну что – пиздуем назад в палату?
– Ага.
Он ставит колбу на пол и жмет на кнопку лифта.
В палате мне вообще хорошо: лежу, балдею, даже подрочить хочется, стояк – первый раз за всю больницу. Только при мужиках, само собой, не буду, а в туалет переться лень.
Заходит дежурная медсестра:
– Григорович, срочно к главному.
Пацан поднимается, обувает тапки и идет к дверям – шатается.
– Это ж надо, – шипит медсестра, – Украсть спирт и так набраться.
Лучше б он спирт сразу стырил, не просил бы у сестры. Не знали б, на кого подумать. А раз просил, то на него и подумали – на кого ж еще?
Григорович приходит минут
– Все, выписывают меня на хуй. Сказали, утром позвонят, чтоб прислали, бля, конвой.
Он наклоняется к моему уху и шепчет:
– Только я ждать не буду, я утром сам уебу.
– Ты ж говорил – полгода осталось…
– Аи, ебал я в рот. В пизду эту спецуху.
– И куда ты пойдешь?
– Сначала к родичам на Шмидта – пожру, переоденусь, а там видно будет.
Ночью просыпаюсь от криков в коридоре. Володя – самый любопытный – встает, натягивает штаны и выходит из палаты.
– Вот кому надо везде свой пятак всунуть, – бурчит бородатый.
Володя возвращается.
– Опупеть надо – я такого еще не видел. Бабу старую привезли. Что у нее там – не знаю. Мо жет, рак жопы. Говном воняет на весь коридор, а медсестры… это… Ну, тошнят, короче.
– Пиздишь, – говорит бородатый.
– Не веришь – сходи сам посмотри.
– Ага, разогнался.
Только засыпаю – снова крики. Какой-то мужик так орет, как если б его без наркоза резали. Заглядывает дежурная сестра.
– Ребятки, не пугайтесь, там одного привезли с операции – аппендицит. Он из психбольницы, с Печерска. В коридоре положат, привяжут к кровати, и санитар с ним будет сидеть, караулить его все время.
Псих опять ревет на весь коридор.
Я закрываю глаза, но долго не могу заснуть. Живот ноет, но вставать, просить у сестры таблетку лень.
Утром выхожу в туалет. В коридоре около поста – кровать. Рядом сидит на стуле здоровый амбал в белом халате, с книжкой. Сам шизик спит. У него малая голова и черная щетина на морде. Пострижен налысо, а морда худая, как у дистрофика.
Лысый выходит из своей палаты, кивает на шизика и говорит мне:
– Его, видно, будут колоть все время, чтоб спал. Нет на их Гитлера – горели бы за всю хуйню.
В палате Григорович готовится отваливать – надел больничную робу, взял с вешалки халат для улицы – темно-синий, фланелевый. Он спрашивает меня:
– Слышь, может, у тебя носки есть? А то так как-то, бля, несолидно.
Мне мамаша принесла две пары чистых носков, и я даю ему одну.
– Ну, давай.
– Давай.
Он скручивает халат, сует под пижаму, чтоб не видела сестра на посту, и выходит из палаты – типа, в туалет.
Вечером на кресле сидит новая баба – молодая, лет семнадцать-восемнадцать. Я подхожу и прислоняюсь рядом к стене. На морду она не очень – горбоносая, прыщавая, – но побазарить все равно можно. Мало ли что?
– Привет. Что, новенькая?
– Да, вроде того.
– Сегодня положили?
– Ага.
– А откуда ты вообще, с какого района?