Шпионаж и любовь

Малли Клэр

Сикорского. Ветра в его паруса добавило и послание из Лондона, подтверждающее, что все трое – их теперь упоминали, как X, Y и Z, – «действовали из патриотических соображений и свободны от всех подозрений» [28]. Ежи продолжал протестовать «самым эмоциональным образом против нечестной, неджентльменской установки по отношению к нам» на семи печатных страницах, однако он и сам знал, что все это бесполезно [29]. Теперь любое дальнейшее сотрудничество с поляками представлялось невозможным. «Как бывшая ячейка организации Витковского, – докладывал Уилкинсон, – они оказались отрезаны от всего, связанного с Польшей и польскими делами».

Ежи провел в Каире пять злополучных месяцев, но дела для него там не было. При встрече Кристина, наконец, сказала ему, что больше его не любит и что намерена с ним расстаться. После взрыва горя и гнева он ушел и больше никогда с ней не разговаривал. «Его реакция была не той, на какую я рассчитывала, – написала Кристина в письме О’Мэлли, – и описать ее практически невозможно» [30]. Она не говорила с ним о расставании раньше не потому, что была не уверена в

своих чувствах, а потому что знала, что вряд ли Ежи взялся бы поддерживать ее сеть в Будапеште, если бы не верил в будущее их отношений. Может, она и не любила его, но она уважала энергию и способности мужа, и, должно быть, она испытывала к нему искреннюю жалость из-за горя, которое ему причинила. Кристина не была преднамеренно жестокой, но привычка к блефу привела к тому, что ей трудно было оставаться по-настоящему искренней, она избегала серьезных чувств и прямых разговоров. Как бы то ни было, неудивительно, что ее последняя встреча с Ежи закончилась прискорбно. Удар оказался вдвойне горьким, поскольку речь шла о человеке, который оставался эмоционально привязанным и верным ей, абсолютно преданным своей стране, и вот теперь он за несколько недель оказался предан и женой, и соотечественниками. В письменных обвинениях Ежи теперь упрекал британцев во всем – от ситуации в Каире до нежелания передавать ранее его письма к жене. «Его глубоко ранило обращение, которое он здесь встретил, – предупреждал Ги Тэмплин Габбинса, – полагаю также, что его личная жизнь расстроилась, поскольку X и Y теперь тесно связаны, и в этом он тоже винит нас!» [31]. Уилкинсон тоже внес свой вклад в общую картину: «Я полагаю, что их брак никогда не выглядел вечным» [32]. Вероятно, можно считать удачей, что Ежи не читал шифрованных британских телеграмм. В крайнем раздражении он отверг все британские предложения о работе, в том числе о серьезном задании в Иране, потребовал репатриации в Великобританию, а потом послал Тэмплина весьма далеко и ушел [33]. Наконец, в октябре 1941 года он вернулся в Лондон и отказался иметь в дальнейшем что-либо общее с УСО. Следующей весной он переехал в Канаду. Для него с браком и с войной было покончено.

22 июня 1941 года, через неделю после того, как Уилкинсон уволил Кристину и Анджея, Гитлер начал операцию «Барбаросса», германское вторжение в Россию. Хотя микрофильм «Мушкетеров», доставленный Кристиной, а также ряд других доказательств, которые на протяжении долгого времени получали Черчилль и британское командование, о массивной концентрации немецких войск от Черного до Балтийского морей последовательно интерпретировались как простая демонстрация силы, направленная на укрепление германско-советского альянса. Только в июне 1941 года Черчилль послал личное сообщение Сталину с предупреждением о неминуемом вторжении. Сталин отмахнулся от письма и счел его грубой попыткой вбить клин в отношения России и Германии. Через десять дней после этого началось величайшее вторжение в истории, сломавшее недостаточно подготовленную линию обороны и быстро докатившееся до Ленинграда, Москвы и Сталинграда. Кристина и Анджей знали, что события их оправдывают – ни один немецкий агент не стал бы предупреждать о готовящемся вторжении, но их личная озабоченность была связана с тем, какое место займет в этой войне Польша, как изменится ее статус. До вторжения Гитлера в Россию Польша была единственным реальным союзником Великобритании. 22 июня 1941 года Советский Союз официально оказался на стороне союзников, а Польша превратилась в сомнительного и проблемного спутника.

Через двенадцать часов после известий о вторжении Черчилль заявил публично о намерении помочь России, если она об этом попросит. В частном разговоре личный секретарь спросил его, не станет ли этот альянс затруднительным для такого антикоммуниста, и Черчилль ответил: «Вовсе нет. У меня есть только одна цель – уничтожение Гитлера, и это сильно упрощает мне жизнь. Если Гитлер начнет вторжение в ад, я дам благожелательные рекомендации дьяволу в Палате общин» [34]. Генерал Сикорский, должно быть, завидовал ясности взглядов Черчилля. 30 июля, после изрядного внушения со стороны британского МИДа, Сикорский подписал договор о восстановлении дипломатических отношений между Польшей и Советским Союзом, но для многих поляков такой союз был невозможен. Двумя годами раньше Польша была разорвана на части Россией и Германией, и Россия по-прежнему имела территориальные претензии на части Польши. В августе, под давлением, Советский Союз предоставил амнистию выжившим полякам, интернированным с 1940 году, в том числе 40 000 военнопленных. Хотя среди последних было крайне мало офицеров, эти 40 000 – а также 75 000 польских гражданских лиц, многие из которых были с семьями, теперь покидали Советский Союз через Иран; их возглавлял генерал Владислав Андерс, бывший кавалерийский офицер и старый друг Анджея. Но исчезновение нескольких тысяч польских офицеров легло тяжелым бременем на советско-польские отношения.

С началом операции «Барбаросса» британцы убедились в надежности Кристины и Анджея и не нуждались в том, чтобы оставлять их на холоде во имя сохранения хороших отношений с поляками. Кристине предложили проезд в Великобританию, но она решила остаться в Каире, где у нее было больше шансов получить оперативную работу. Ей «хватает всего, кроме работы, – сообщал один из служащих УСО из Каира, – и мы пытаемся уладить это» [35].

В августе Кристина и Анджей сбежали от удушающей жары Каира в Иерусалим: по соглашению с УСО, но «по их собственному частному делу», как написал Тэмплин Габбинсу [36]. Их первоначальный план состоял в том, чтобы обратиться к врачу по поводу ноги Анджея, которая, как писала Кристина

Кейт О’Мэлли, была «в плохом состоянии» [37]. Кристина воспользовалась возможностью встретиться с друзьями в британском консульстве, а также с Зофьей Рачковской. В результате Кристина включилась в попытки наладить неофициальный диалог между британцами и движением за создание независимого иудейско-израильского государства. В июне и июле эта организация играла значительную роль в успешной кампании союзников по предотвращению немецких планов по использованию вишистской французской Сирии как базы для дозаправки авиации и стартовой площадки для атаки на Египет, находившийся под контролем союзников, а пять лет спустя руководство УСО выразило благодарность Кристине за «особенно полезную деятельность во время сирийской кампании против вишистской Франции» [38]. Однако в документах УСО не осталось никаких свидетельств о том, чем именно она занималась [67] . Какова бы ни была причина поездки в Иерусалим, путешествие было коротким и, кажется, непримечательным – вероятно, из-за нежелания рекламы. Зато по возвращении в Каир Кристину и Анджея ждали приятные новости.

67

В биографии Кристины, написанной в 2008 г., польский полковник Ян Ларецкий высказал мнение, что Кристина могла быть направлена в Палестину в качестве агитатора, чтобы помочь еврейским организациям установить прочные связи с союзниками, или в качестве контрразведчика, также с целью усилить позиции Великобритании в регионе: с. 165–180.

Британцы пообещали польскому Второму бюро, что не будут поручать Кристине и Анджею работу, которая выведет их напрямую на поляков и польские дела, но в остальном ограничений не было. Теперь, после укрепления позиций союзников в Сирии и Ливане, необходимо было взять под контроль основные пути к нефтепромыслам Ирака, где с апреля господствовали прогерманские повстанцы. Шло лето, и танковые дивизии нацистов продвигались вглубь России, казалось все более вероятным, что Германия совершит прорыв и на Ближнем Востоке, чтобы обеспечить мощный приток топлива. В связи с этим нефтяные месторождения обретали особое стратегическое значение.

В конце августа Тэмплин предложил направить Кристину и Анджея в северную Сирию. Оттуда они могли вести наблюдение за политическим развитием региона, в частности за нестабильной ситуацией в нейтральной Турции, за безопасностью мостов через Евфрат, а также искать возможности саботажа против немцев. Однако перед тем как проинструктировать Кристину, Тэмплин прояснил ситуацию с поляками. Все их расследования не дали никаких доказательств предательства Кристины, и все обвинения, выдвинутые против нее в мае, ссылки на ее «неосмотрительность» теперь повисли в воздухе, так что в сентябре был дан зеленый свет для ее дальнейшей работы. Остаток месяца прошел в приготовлениях. Кристину ввели в курс политических и военных дел, объяснили, какие разведывательные данные она должна добывать. Тэмплин сухо заметил: «Не сомневаюсь, что она без труда с этим справится». Анджея послали на курсы взрывотехников, «так, чтобы он смог устроить подрывы на железной дороге, когда потребуется» [39]. Им, впрочем, напомнили, что они проходят неофициальную проверку.

В конце октября Тэмплин докладывал: «X и Y, наконец, уехали – очень довольны, что снова при деле», а затем добавил: «они клянутся, что не позволят энтузиазму взять верх и спровоцировать их на несдержанность» [40]. Они поехали на «опеле» в Алеппо, самый большой сирийский город неподалеку от турецкой границы, оттуда удобно было вести наблюдение за ситуацией в Турции и оценивать вероятность ее присоединения к «оси». Пока Турция держалась нейтралитета, а события на русском фронте оставались драматичными, Кристине особенно нечего было докладывать, но, несмотря на нехватку деятельности, это были одни из самых безмятежных месяцев ее жизни за все время войны. Она снова была в деле, пусть и на скромной роли, она жила и работала с Анджеем. У нее появились и новые поклонники среди респектабельных жителей Алеппо: среди них был сын правителя Афганистана, с которым Анджей отправлялся на рыбалку (с динамитом) и которого Кристина поддразнивала – она говорила, что его золотой перстень стоил меньше, чем ее фамильное кольцо Скарбеков с железной вставкой.

Избавившись от осуждения и постоянного наблюдения в Каире, Кристина чувствовала себя свободной, она исследовала рынки древнего города, ездила в сухую и каменистую сирийскую пустыню, выступала в качестве почетной гостьи на пирах бедуинов, присутствовала при рождении верблюжонка. Анджей тоже откровенно радовался счастливому повороту судьбы. При первой возможности он купил Кристине красивый браслет с тяжелыми золотыми звеньями и железными вставками – они были сделаны так, что, сняв браслет с руки, его можно было сложить в виде аккуратного кубика. А еще он сделал ей предложение. Он знал, что официально она не свободна, оставаясь женой Ежи; не исключено, что именно это и придало ему смелости.

Кристина отказала Анджею, хотя и не окончательно. Однако браслет сохранила до конца жизни.

В конце 1941 года в ходе войны наступил перелом, и тогда же атака на военно-морскую базу США в Пёрл-Харборе вовлекла в боевые действия нового союзника. «Объявление войны Америке со стороны Японии – главная из новостей этой недели, – сообщал Уилкинсон в декабре, добавив, что это, вероятно, крупнейшее событие, – кажется, что Пёрл-Харбор был для них [американцев] не слишком приятным сюрпризом» [41]. Позиции союзников окрепли, но стратегическое значение Польши снижалось, и вновь удача Кристины изменилась одновременно с судьбой страны и в противоположном направлении.