Штандарт
Шрифт:
— Вы очень добры, — сказал я. — В самом деле, очень добры! И вы никому не скажете?
— Нет, конечно же, нет. Но мне жаль, что вас не будет здесь вечером. Я хотел немножко отпраздновать ваше прибытие…
— Ox, — сказал я, — мы можем сделать это в другой раз, если вы не против.
— Вам, конечно, неважно, скучно нам здесь или нет, у вас лучшие планы. Но езжайте, ради Бога!
— Очень любезно с вашей стороны, граф.
— Конечно, очень любезно! По крайней мере, не угробьте лошадей, туда и обратно путь неблизкий.
— Да. Я позабочусь о них, о лошадях.
—
— Я вернусь!
— Что за дела с этим юнкером! — воскликнул он. — Все ему удается! Видит девушку из хорошей семьи, заводит с ней знакомство и встречается с ней следующей ночью! Поразительно! Вот это эскадрон! Кох тоже мутит шашни со всеми барышнями здесь, в городке, а теперь и вы со своими любовными историями. Слава Богу, хоть Аншютц думает только о своей жене. Единственный, кто здесь безупречен, так это я. Потому что я думаю о жене только в самых экстренных случаях.
Казалось, он от души забавляется всем происходящим. Откровенно говоря, я ожидал чего-то подобного, иначе бы не признался ему, что уезжаю, а уехал бы тайно. Но Боттенлаубен был таким человеком, который мог позволить себе отпустить меня. Кроме того, думаю, он не слишком серьезно относился к этому австрийскому полку.
Кажется, он хотел добавить что-то еще, но не стал. Потому что вошли Кох и Аншютц.
5
За столом разговор шел совсем о других вещах, я рассказывал, кто я и откуда, и так далее. Обслуживали нас слуга Боттенлаубена и ординарцы. Слуга Боттенлаубена по имени Йохен, которого он привез с собой, был тюрингцем, гусаром из прежнего полка Боттенлаубена, а сам граф оказался вовсе не из Саксонии, а из Гессена. Йохен служил так скованно, стучал приборами, шпорами на сапогах и постоянно делал лишние угловатые движения. Я сказал, что мой слуга может помочь при сервировке, но сейчас спит, поскольку он уже пожилой человек. Он обслуживает медленнее, но это внесло бы определенное разнообразие в вечернюю трапезу. Я пообещал себе удовольствие от встречи Антона с этим гусаром.
Пока ординарцы не ушли, разговор вращался вокруг разных неважных тем, но после Аншютц какое-то время смотрел им вслед, а затем сказал:
— Вы знаете, господа, что мы попали в неловкое положение из-за той гусарской дивизии?
— Нет, — сказал Боттенлаубен. — Из-за какой гусарской дивизии?
— Из-за той, что в Эрменьеше.
— А что с ней?
— Ничего особенного. Это значит: если бы мы знали, что произойдет, то могли бы этого избежать.
— Чего именно?
— Сейчас уже известно, — сказал Аншютц, — что мы скоро уйдем отсюда, не так ли?
— Да, по слухам, мы действительно скоро уйдем. Но если мы отступим отсюда, то понятно, куда мы отправимся.
— Ну и куда?
— За Дунай. Балканский фронт практически уничтожен, и войска, которые перебросят через Дунай, должны будут создать новый фронт. Сейчас уже переводят несколько корпусов.
— Хорошо. И?
— Эти корпуса состоят из полков, набранных во всех частях империи, включая Венгрию. Вы знаете, что уже есть венгерское правительство?
— Нет. То есть да. В конце концов, отчего
— Я имею в виду сепаратистское венгерское правительство, а не часть австро-венгерского.
— Хорошо. Ну, и что это правительство?
— Вчера — но новость просочилась только сегодня — командование армии в Белграде отдало приказ гусарской дивизии в Эрменьеше выступить и переправиться через Дунай в Сербию.
— Ну и что?
— Гусары не пошли.
— Нет?
— Нет.
— Почему же?
— Они заявили, что они венгры, что венгерские войска больше не покинут страну, а останутся защищать земли священной венгерской короны.
Воцарилась тишина, но я не думаю, что Боттенлаубену было понятно значение этого известия. Кох, да и я, вероятно, тоже не полностью осознавали последствия того, что Аншютц сформулировал столь дипломатично. Мы смотрели друг на друга, и наконец Боттенлаубен спросил:
— Юнкер, вы знали что-нибудь о приказе командования армии?
— Я? Нет, — ответил я.
— Но вчера вы были в Белграде. Вы были на службе.
— Но я не успел приступить, и, даже если бы я уже выполнял свои обязанности, сомнительно, чтобы мне сообщили об этом приказе.
— Как это может быть? — сказал Боттенлаубен. — Вам же ничего доподлинно неизвестно. И если командование армии отдает приказ, ваши правительства могут его отозвать?
— Нет, — ответил Аншютц, — не совсем так.
— Так как же венгерское правительство могло это сделать?
— Всё не так. Гусары заявили, сами, еще до того, как приказ был передан в полки, что они не станут переходить Дунай. И они объяснили это тем, что переход через Дунай — это против воли их правительства.
Боттенлаубен нахмурился.
— Послушайте, — сказал он, — я не понимаю! Гусары просто сказали, что не пойдут?
— Да, — сказал Аншютц.
— Когда вы говорите «гусары», кого вы имеете в виду? Рядовые или офицеры?
— В первую очередь, рядовые. Офицеры просто к ним присоединились.
— Но позвольте мне, дорогой друг, — воскликнул Боттенлаубен, — кто же у вас командует — рядовые или офицеры?
— В нашем полку, — ответил Аншютц, — пока еще командуют офицеры. Однако у гусар, похоже, командуют рядовые, а офицеры присоединились к ним, потому что считают, что не могут ничего против них сделать.
— Позвольте, — воскликнул Боттенлаубен, — это за гранью моего понимания! Командование отдает приказ, рядовые не подчиняются, а офицеры присоединяются к рядовым?
— Нет, — сказал Аншютц, — все было не так. Если знаешь, что рядовые не подчинятся приказу, то лучше его и не отдавать.
— Но откуда можно знать, что рядовые не подчинятся приказам?
— Настроения среди рядовых известны. И, не отдавая приказ для марша из Эрменьеша, можно по крайней мере избежать конфуза. Так что формально пока еще ничего не произошло. Но даже если бы что-то произошло, то есть если бы гусары отказались выступить по уже отданному приказу, то они могли хотя бы создать видимость права на это, а именно сослаться на волю своего правительства, которое против того, чтобы венгерские войска покидали страну. А как быть с нами?