Штандарт

Лернет-Холения Александр

— Молчать! — закричал я.

Но он не хотел молчать.

— Когда я вспоминаю, — сетовал он, — как ты, прапорщик, сидел у меня на коленях, ты был невинен, как ангел, и играл в игрушки, и у тебя в голове не было ни девиц, ни их опочивален! Но времена меняются, и маленькие дети становятся бабниками.

— А офицерские слуги, — загремел я, — становятся старыми ослами, вот что происходит с офицерскими слугами, и если скажешь еще хоть слово, отправишься куда подальше, понял? Вон! Немедленно! И пришли мне сюда Георга! Марш!

Георгом

звали нашего конюха. Антон постоял мгновение в полной оторопи, затем пошел прочь. Когда он уже был на улице, я рассмеялся. Он, несомненно, желал мне добра, даже когда упрекал меня в непристойности. А еще ему не хватало внимания.

Тем временем появился Георг: он ждал меня; вероятно, он слышал нашу ругань из конюшни.

— Лошади отдохнули? — спросил я.

— Так точно, господин прапорщик, — сказал он. — Вам тоже удалось поспать.

— Тогда иди пей кофе, — приказал я, — затем седлай Мазепу без поклажи, а саблю пристегни к седлу. И тоже собирайся, без оружия, но оденься потеплее. Поедешь на Мазепе, спокойным шагом — той же дорогой, как мы приехали сюда вчера ночью, и будешь ждать меня у моста через Дунай, но на этом берегу. Повтори!

Он повторил распоряжение довольно точно. Поднявшись, я вложил ему в руку мои шпоры и велел ему пристегнуть их.

— Будешь ждать у моста ниже по течению, — сказал я, — а не у того, который мы переходили выше. Все равно без пропуска тебя не пропустят. Сейчас почти половина седьмого. Если уедешь в семь, то будешь там примерно к половине первого. Я тоже должен быть там около часа ночи. Едешь шагом, понял? Но, если почувствуешь, что не успеваешь, можешь немного ускориться под конец. Ты никому не должен говорить, что уезжаешь, куда едешь, и что я поеду за тобой. А теперь пришли мне Антона.

Он ушел, и вскоре снова появился Антон, смертельно обиженный.

— Вот тебе мои распоряжения, Антон, — сказал я, заканчивая одеваться. — Первое: не делай такое обиженное лицо. Второе…

— Господину прапорщику легко отдавать распоряжения, — перебил он меня. — Господину прапорщику тоже не нужно обижаться!

— Тихо! — сказал я. — Тебе не следует вмешиваться в личные дела своего господина.

— Господин прапорщик не понимает, насколько опасно иногда связываться с особами другого пола!

— Прекрати! — воскликнул я, изо всех сил стараясь не рассмеяться. — Во-первых, ты должен быть разумным. Во-вторых, сегодня вечером ты подаешь ужин.

— Я?

— Да, ты. В столовой эскадрона. Я уже сказал офицерам, как хорошо ты умеешь прислуживать и что ты на самом деле слуга; и они с нетерпением ждут твоего общества.

Через мгновение, в течение которого Антон оставался неподвижным, он откашлялся, прижимая руку в перчатке ко рту. Было похоже, что ему польстили мои слова. Но он не хотел это показывать, так как был слишком обижен на меня раньше.

— Там будут, — сказал я, — слуга графа Боттенлаубена и ординарец. Ты отошлешь ординарца, но проинструктируешь слугу,

как убедиться, что все сделано хорошо. Иди поскорее, чтобы подготовить его надлежащим образом. Чтобы все получилось и вы меня не опозорили!

— Господин прапорщик, — ответил он, — может быть очень спокоен. Я, — он указал на себя, — определенно не опозорю господина прапорщика, — он указал на меня.

— Когда трапеза закончится, а это будет без четверти девять, ты вернешься сюда и оседлаешь Гонведгусара.

Он посмотрел на меня.

— Я, — спросил он, — должен оседлать Гонведгусара?

— Да, — сказал я, — ты, собственноручно. Георга в это время не будет.

— Нет?

— Нет.

— Зачем мне седлать лошадь?

— Потому что я уезжаю.

— Господин прапорщик уезжает? — спросил он.

— Да.

— Ночью?

— Ночью.

— Куда?

— Антон, — сказал я, — отвыкни уже задавать столько вопросов. Во-первых, это не по-военному, во-вторых, это неприлично, в-третьих, я уезжаю. Вот и все!

— Итак, господин прапорщик снова хочет уехать посреди ночи. Господин прапорщик уезжал прошлой ночью, теперь он будет уезжать каждую ночь?

— Может быть, — сказал я. — Может.

— Господин прапорщик, — воскликнул он, — едет обратно в Белград, откуда его выслали! Неужели господин прапорщик не может выдержать ни одной ночи без дамы?

— Молчать! — приказал я. — Это не твое дело!

— И на что вы будете похожи, — кипятился он, — если будете так кататься по ночам! А лошади! На кого будут похожи они?! И что будет делать господин прапорщик, если господина прапорщика поймают?

— Отставить разговоры! — отрезал я. — Я вернусь завтра утром! А ты сейчас пойдешь в офицерскую столовую, все приготовишь, обслужишь, вернешься и оседлаешь лошадь. Саблю тоже пристегни! И не дай Бог, что-то будет не в порядке или ты кому-то расскажешь об этом. Я тебя на куски разорву!

С этими словами я накинул на плечи шинель, надел фуражку, вышел и захлопнул за собой дверь.

В коридоре меня разобрал смех, я закурил и вошел в конюшню. На скамейке в проходе я увидел чашку с черным кофе и хлеб. Георг собирался седлать Мазепу. Две другие лошади лежали на подстилке. Нет ничего более сокровенного и трогательного, чем лежащие лошади, они как дети. Теплый воздух наполнял маленькую конюшню. Я подошел к Мазепе и похлопал его по шее. Мне было жаль, что приходилось так гонять лошадей.

— Ну, — сказал я Георгу, — это хорошая конюшня!

— Да, господин прапорщик, — ответил он.

— А в остальном ты удовлетворен?

— Да.

— Я имею в виду, ты говорил с кем-нибудь из эскадрона?

— Днем, — сказал он, — я немного поспал, а затем поболтал с некоторыми.

— Ну, и что они говорят?

— Ничего.

— Ничего?

— Ничего особенного.

— Они не говорили, что мы скоро выступаем?

— Говорили.

— И что еще говорили?

— Больше ничего.