Штандарт

Лернет-Холения Александр

Я пристально смотрел на него. Но он был спокоен, и у меня создалось впечатление, что он ничего от меня не скрывает. Если рядовые действительно что-то обсуждали между собой, они не доверяли ему или пока еще не доверяли. Кроме того, он был силезцем, только что прибывшим, и конюхом, так что рядовые не торопились обсуждать с ним вещи, не предназначенные для ушей офицеров.

— Хорошо, — сказал я. — Вот тебе сигареты. Приготовься и не задерживайся.

Я вышел наружу, луна уже поднялась и освещала деревенскую улицу. Луна была почти полная. В нескольких домах горел свет. Рядовые, гремя солдатскими котелками, прошли мимо и поприветствовали меня. Песчаный грунт заглушал их шаги. Я бродил взад-вперед

по улице, потом остановился перед освещенными окнами и заглянул внутрь. Шторы были не задернуты. Я видел нескольких рядовых и крестьянскую семью, в других окнах — снова крестьян и солдат. Я увидел Аншютца, сидящего за столом в своей комнате, он писал письмо. Позже я заглянул в окно столовой нашего эскадрона. Антон был уже там и обсуждал что-то с Йохеном. Он жестикулировал, очевидно демонстрируя некие тонкости подачи. Вскоре после этого я увидел Георга, который проехал по улице на Мазепе, после чего я стал рассеянно наблюдать за жизнью другого эскадрона. Я увидел Чарторыйского в его квартире с двумя офицерами и еще одним, неизвестным мне господином, сидящих за накрытым скатертью столом и играющих в бридж. В другом доме тоже были и солдаты, и крестьяне. Они болтали, кто-то играл на губной гармошке, и под нее танцевали две-три пары — драгуны с крестьянскими девушками. Мелодия мне понравилась, но навевала тоску. Повсюду витал легкий запах дыма, он шел с крыш и смешивался с серебряным дыханием лунной ночи.

Я ненадолго остановился у кухни, где рядовые варили кофе. Здесь тоже пахло дымом, людьми и кофе. Я прошел в следующий эскадрон и, наконец, к пулеметчикам. Дальше начинались квартиры улан. В полку было три эскадрона вместо шести и один пулеметный.

Я остановился посреди улицы. Несколько секунд спустя я понял, что думаю о чем-то, даже не зная о чем. Должно быть, о том, что ищу здесь.

Ведь я что-то искал, не зная, что делаю.

Я искал штандарт.

Я вышел из своей квартиры, полагая, что хочу просто пройтись, и не осознавал, что на самом деле у меня было другое, вполне определенное намерение; но чем дальше я шел, тем понятнее мне становилось, что я не могу найти что-то, сам еще не зная что. Наконец, я понял, что с самого начала хотел увидеть штандарт.

И почувствовал, что все еще не хочу признаваться в этом самому себе. Мне хотелось поскорее выбросить эту мысль из головы, но было уже поздно, теперь я знал, что ищу.

Я вдруг почувствовал себя так, будто поймал себя на чем-то постыдном. Именно из-за этого меня не отпускало странное, сбивающее с толку раздражение, которое я чувствовал все время и из-за чего мне стало стыдно, когда я осознал это. Ощущение длилось всего пару секунд: увидеть сон, понять, что это сон, и проснуться.

Действительно, у меня вдруг возникло ощущение, что я сплю. Я поднял глаза, огляделся, затем развернулся на каблуках кругом. Улица, по которой я только что шел, была пуста, бряцание котелков смолкло. Я выбросил сигарету, которую держал в руке, закурил новую и пошел обратно. Я спрашивал себя, что со мной случилось, почему я брожу по улице и тайком ищу штандарт вместо того, чтобы выйти из дома и просто спросить: «Где он? Я хочу его увидеть».

Но почему я хотел его увидеть, мне было непонятно. Может, мне это приснилось. Однако в то же время я не понимал, почему мне нельзя взглянуть на штандарт. Почему солдат не может испытывать интерес к штандарту?! Но где он в самом деле? С Хайстером, в его квартире или с полковником в штабе полка, стоит перед домом или несет службу, ждет, что что-то случится? Во всяком случае, я никак не мог его найти. Но теперь мне уже расхотелось смотреть на него, или все же хотелось, но я отговаривал сам себя. Было странно думать, что я зашел так далеко в этих своих мыслях.

Я медленно пошел назад и, проходя мимо домов,

снова смотрел в окна, где солдаты уже снимали сапоги, ложась спать, после чего задумчиво поглядел себе под ноги. Меня не интересовало, что делают солдаты, мне захотелось подняться на самую вершину городка. Подойдя к столовой нашего эскадрона, я увидел в окно, что Боттенлаубен, Аншютц и Кох уже там. Это меня удивило, ужинать было определенно рано, так что, возможно, случилось что-то непредвиденное. Я быстро шагнул в коридор и открыл дверь в комнату, где находились они все.

— Где ты так долго был, юнкер? — спросил Боттенлаубен.

— Господин ротмистр? — сказал я.

— Уже четверть девятого.

— Четверть девятого? — удивленно воскликнул я.

— Конечно.

— Но ведь только что было семь!

— Уже восемь прошло! Вы проспали?

— Я? Нет, я пошел пройтись… до восьми.

— Ну, у вас получилось, даже более того. Давайте приступим к еде, я бы хотел потом поехать с вами в другие эскадроны, познакомить с господами, которых вы не знаете.

Я посмотрел на Боттенлаубена, затем сбросил шинель и сказал:

— Мне неловко за опоздание, но я готов поклясться, что встал не позже половины седьмого. Не понимаю, как такое могло случиться.

С этими словами я сел, в некотором замешательстве, потому что действительно не понимал, как я мог так ошибиться со временем. Может быть, Антон разбудил меня позже, а может, его часы пошли не так, но ведь на него всегда можно было положиться. Я отвлекся от этих мыслей, когда он и Йохен вошли и началась церемония сервировки.

Антон надел на Йохена пару собственных белых перчаток — и, должно быть, успел потренировать его. В результате Йохен, который прежде был каким-то угловатым, прислуживал теперь гораздо лучше. Он находился под таким давлением Антона, что просто не мог прислуживать плохо. Казалось, он разучился двигаться как обычно и сейчас делал это по-змеиному, что выглядело чрезвычайно странно. Но порой его природная скованность вновь давала о себе знать, и он опять так стучал шпорами, что Антон нервно подскакивал на месте. Это была забавная картина. В целом, Антон все еще выглядел весьма озабоченным мыслями о моей намеченной ночной вылазке. Он даже не смотрел на меня, а вел себя как отец, который на службе и вынужден улыбаться, хотя его единственная дочь опростоволосилась. Желая сбить его с толку, Боттенлаубен постоянно спрашивал, что приготовил Йохен.

Так продолжалось примерно до девяти. Ничего существенного сказано не было, потому что присутствовали слуги. Тогда Боттенлаубен встал и сказал, что мы попьем кофе в другом месте. Нам пора. Аншютц и Кох должны были пойти к пулеметчикам и ждать нас там, а он вместе со мной зайдет к полковнику, в другие эскадроны, а затем придет к ним.

Все встали, я грозно посмотрел на Антона, и он ушел.

Мы с Боттенлаубеном прошли к полковнику, но штандарта я там не увидел. Мы посидели несколько минут, нас просили остаться подольше, но Боттенлаубен сказал, что мы останемся в другой раз, а пока меня нужно познакомить со всеми офицерами. То же повторилось в двух других эскадронах, наконец мы подошли к пулеметчикам, там тоже побыли несколько минут, после чего Боттенлаубен сказал мне:

— Юнкер, теперь тебе нужно пойти к полковнику.

— Разве вы там не были? — спросил Аншютц.

— Нет, — сказал Боттенлаубен. — К тому же юнкер пойдет один. Так что, — он повернулся ко мне, — возьмите с собой эту записку, я забыл передать ее полковнику.

С этими словами он протянул мне лист бумаги, я быстро развернул его и глянул текст. Это был пропуск. Я благодарно улыбнулся Боттенлаубену и откланялся. Он помахал мне вслед.

Было уже десять часов. Я быстро дошел до своей квартиры, вошел в конюшню. Антон уже оседлал Гонведгусара.