Штандарт
Шрифт:
Я некоторое время наблюдал за ним, затем склонился к уху Резы и прошептал:
— Ты говоришь по-английски?
Она кивнула.
— Иди теперь, — приказал я ей, — тихонько через другую дверь в коридор, а затем сюда к нему. Заговори с ним, скажи, что ты снизу, от раненых. Попроси спуститься с тобой, если это получится. Поняла?
— Да, — прошептала она и поцеловала меня в щеку.
В тот момент она мало что понимала. Боттенлаубен тоже не понял, что происходит, и хотел было спросить, куда она собралась, но я взял его за руку, и он промолчал. Мы не слышали, как Реза открывала боковую дверь. Она все сделала тихо. Очень скоро смежная дверь из соседней комнаты отворилась, и вошла Реза. Англичанин сначала не поднял глаз, но, услышав приближающиеся шаги, повернул голову
Снизу, от раненых, сказала она, добавив что-то, чего я не понял. Он задал второй вопрос, и завязался разговор, в котором он по нескольку раз повторял одни и те же предложения. Видимо, потому, что заметил, что она не очень хорошо говорит по-английски. Наконец, он предложил ей сесть, и она села в кресло. Теперь он старался говорить четче, так что я тоже, находясь за дверью, смог понять большую часть того, что было сказано. Было ясно, что ему очень понравилась Реза, он пристально смотрел на нее и очень скоро стал делать это с той скромной сдержанностью, которой обычно не бывает у англичан. Причину мы вскоре узнали. Этот англичанин оказался аристократом, а английская аристократия любит игнорировать моральные принципы своих буржуазных соотечественников. Нормандская кровь, конечно, тоже не вода, но она все же отзывчивей англосаксонской крови.
Кроме того, в Англии, где титулы в основном переходят только к старшим сыновьям, разговаривая с людьми своего сословия, принято упоминать о своем происхождении в первых же предложениях. Англичанин так и поступил. Оказалось, что у него тоже есть титул. Он был виконтом Сомерсетом, старшим сыном графа Обера. Это объясняло легкость, даже небрежность, с которой он беседовал с Резой. Мысль о том, что она, возможно, намеревалась сделать что-то иное, кроме как слушать его, совсем не приходила ему в голову. Он принимал как должное, что в захваченном городе первым делом к нему в гости пришла красивая девушка.
Думаю, он жил в сказочном мире своих предков. К тому же он был довольно молод, хотя уже имел звание майора. Наверняка он продвинулся по службе благодаря войне, своему происхождению или из-за того, что был хорошим наездником. Несколько лет он прожил в Канаде на большой ферме, принадлежащей его родственникам, и потому отлично ладил с лошадьми.
Реза, заметив, что он разговорился, улыбнулась ему, и, если бы я не думал о многом другом, я бы и сам подпал под ее очарование. Я напряженно наблюдал за развитием этой нелепой сцены.
Реза сказала, что считает атаку англичан на город очень смелой, на что Сомерсет возразил, что это не так. Австрийская армия развалилась, а сербы поддержали их, англичан. В противном случае, последние, вероятно, не смогли бы разоружить австрийские войска. '
— А сколько всего было англичан? — спросила Реза.
— Тысяча двести человек, — ответил он.
— И вы чувствуете себя здесь в безопасности?
— Совсем нет.
Они все еще не заняли железнодорожный мост, а также плацдарм на венгерском берегу. Им только предстояло сделать это ночью или завтра. Нужно ждать подкрепления. Кавалерию гнали вперед, а генералы стремились взять как можно больше пленных и приукрасить свой успех. Он, Сомерсет, рассчитывает на то, что последние выстрелы уже отзвучали и что он прекрасно проведет время в Белграде. Ему очень нравится Конак, и он надеется, что Реза будет часто беседовать с ним у камина.
С этими словами он наклонился к Резе и поцеловал ей руки. Она улыбнулась ему, и он сказал, что у нее очень красивые руки.
— Итак? — сказала она и, улыбаясь, бросила быстрый взгляд в мою сторону, затем посмотрела на него, но снова опустила взгляд, а он притянул ее к себе. Англичанин еще раз сказал, что у нее очаровательные руки, и попытался затащить ее к себе на колени. Она сделала
Мы тихо вышли из укрытия, а она обняла Сомерсета правой рукой за плечи и притянула к себе, чтобы он не мог видеть, что происходит за его спиной. Затем она выпрямилась и отступила от него, а когда Сомерсет поднял глаза, в кресле, в котором она только что сидела, был неизвестный человек в немецкой гусарской форме, направивший на него пистолет. В то же время Аншютц и я молча подошли к двум дверям, ведущим в соседние комнаты, и заперли их. Сомерсет посмотрел на Боттенлаубена, как будто не мог поверить своим глазам. Наступившую тишину прервал кашель Антона, который тоже покинул наш коридор.
— Черт возьми, сэр, — сказал Сомерсет, посмотрев на всех нас и, наконец, на Боттенлаубена, — как вы сюда попали?
— Что он говорит? — спросил Боттенлаубен.
Ему перевели.
— Не верьте своим глазам, милорд Сомерсет, — сказал Боттенлаубен, — у меня сейчас нет времени объяснять вам, что происходит. Отдайте мне вашу фуражку и снимайте шинель.
— Мою фуражку? — выдавил Сомерсет. — Отдать?
— Да.
— И шинель тоже?
— Вы понятливы. Мне нужно и то, и другое. А как мне еще, — сказал Боттенлаубен, — перейти через Дунай? Остальные господа, которых вы видите здесь, думаю, будут изображать моих пленников.
— Ваших пленников?
— Я с удовольствием подмечаю, — сказал Боттенлаубен, — что аристократия на вашем острове соображает не быстрее, чем наша континентальная. Кстати, как вы можете сидеть здесь и пить чай, в то время как ваши солдаты занимают город?
— Мои солдаты?
— Да.
— Моим солдатам было приказано занять Конак, а не город.
— О, — сказал Боттенлаубен. — Тогда прошу прощения. Сколько эскадронов у вас здесь, в Конаке?
— Это не ваше дело.
— Нет, мое. Кстати, почему бы вам не снять шинель?
— Шинель?
— Да, шинель! И поскорее, будьте любезны!
Этот приказ был уже настолько безапелляционным, что Сомерсет немедленно встал. Рука его потянулась к пуговицам на шинели, но вдруг он остановился и снова сел.
— Ну? — резко воскликнул Боттенлаубен.
Сомерсет посмотрел на нас с Аншютцем, стоящих у дверей, затем снова поднялся. Глядя на Аншютца, он медленно расстегнул пряжку своего ремня. Потом начал расстегивать шинель.
Конечно, мы внимательно следили за каждым его движением, но в то же время меня поразило, как смотрел на него Аншютц. Он смотрел на Сомерсета, встававшего с кресла, как на что-то ужасное. Только позднее я понял причину этого ужаса. Мы считали, что Сомерсет безоружен. И не знали, что англичане обычно носят револьверы под шинелью, а не поверх нее. Но когда Сомерсет распахнул шинель, он успел вытащить револьвер. Выхватив его из кобуры, он в мгновение ока несколько раз выстрелил в Аншютца. Аншютц отшатнулся к двери позади себя, а затем рухнул на пол. Англичанин не успел достичь двери — три или четыре пули Боттенлаубена повалили его. Мы сразу же бросились к Аншютцу и попытались его поднять, но поняли, что раны смертельны. Веки его еще немного дрожали, но очень скоро замерли. Рука безжизненно упала на пол. У нас не было времени предаваться скорби и гневу из-за его гибели. Снаружи мы услышали крики и топот, а в следующую минуту в обе двери уже стучали и гремели замками. Мы оставили Аншютца лежать на полу и встали. Со двора тоже раздавались встревоженные голоса. Двери сотрясались, казалось, на них наваливалась толпа людей. Было ясно, что долго двери не выдержат.