Штандарт

Лернет-Холения Александр

— Не понимаю, — воскликнул Боттенлаубен.

— Я тоже не понимаю, — ответил Аншютц, — но возможно, его предназначение было в том, чтобы указать на связь между событиями.

— Но погиб не только Хайстер, — воскликнул Боттенлаубен, — та же участь постигла сотни других!

— Поэтому сейчас, — продолжал Аншютц, — я должен признать, что сам испытывал искушение согласиться с ним в некоторых вещах.

Аншютц говорил так убежденно, так веря в свои слова, что мы забеспокоились о его психическом состоянии.

— Так что же, — сказал наконец Боттенлаубен, — появление Хакенберга имело какой-то скрытый смысл?

— Да, — ответил Аншютц, — тогда мы этого

не знали, но в армии, как и в самом Хайстере, уже поселилась порча. Теперь же, после всего, что произошло, нам будет лучше с новым народом и новой армией. Нужно освободить место.

— Что ты говоришь!.. — закричал было Боттенлаубен, но его перебило появление Кляйна.

Он посмотрел на нас и сообщил, что Чарбинский только что продиктовал ему приказ о выступлении полка. Завтра.

— Куда? — спросил Боттенлаубен.

— Обратно за Дунай, — сказал адъютант.

— Назад? — продолжил допрос Боттенлаубен. — По чьему приказу?

— Не по чьему, — ответил Кляйн, — это решение Чарбинского.

Он, Кляйн, пытался возражать, но Чарбинский заявил, что бессмысленно оставаться на этом берегу реки, тут мы в опасности. В любом случае здесь все потеряно. Солдаты были совершенно правы, не захотев переходить Дунай, и, если вы заставите их остаться, они попросту дезертируют, и скоро может оказаться вообще невозможным перебраться на другой берег.

Тут Боттенлаубен молча надел фуражку и в два прыжка выскочил из комнаты. Он побежал к Чарбинскому, а адъютант последовал за ним. Кляйн не присутствовал при споре между гусаром и драгуном, но по неописуемой ругани, доносившейся из полковой канцелярии, заключил, что Боттенлаубен вместо того, чтобы согласиться, что полку следует отправиться за Дунай, через который его только что перевели с такими потерями, решил арестовать Чарбинского и сам возглавить остатки полка. Чарбинский кричал, что Боттенлаубен — чертов пруссак и что это не его дело. Впрочем, приказ об отступлении так и не был отдан.

На ужин Чарбинский не пришел. Позже Антон сообщил нам, что слух об отступлении и его отмене каким-то образом просочился к солдатам и рядовые клянут нас за это. Боттенлаубен немедленно захотел встретиться с ними лицом к лицу. Вооружившись как следует, Боттенлаубен, Аншютц и я вышли на улицу. Боттенлаубен оказался посреди толпы солдат.

— А ну! — закричал он. — Разойдись!

Люди начали расходиться.

Ночью мы спали с оружием наготове. Шум на улицах прекратился, жизнь как будто бы замерла. С рассветом большие школьные окна мягко завибрировали, а еще через некоторое время их уже буквально трясло от грохота артиллерии. Воздух в классах резонировал с этим грохотом, как если бы мы оказались внутри музыкального инструмента.

В то утро выяснилось, что некоторые солдаты все-таки дезертировали. Но большинство решили остаться. И когда мы, оставшиеся офицеры, собрались в зале после завтрака, к нам прибыла делегация солдат, сообщившая, что солдаты сформировали совет, которому офицеры должны будут подчиняться и в соответствии с решениями которого они будут отдавать приказы. Для нас советы уже не были чем-то новым и неизвестным. Мы знали о них по событиям в России. А позже и от командования нам пришел приказ сформировать солдатские советы. В результате Чарбинский, уже зная о подобных событиях в других полках, немедленно назначил себя председателем нашего солдатского совета. Некоторые офицеры — и он в их числе — полагали, что так смогут предотвратить худшие события.

Солдаты заявили нам, что уже принято решение идти

через Дунай в обратную сторону. Боттенлаубен, изрыгая проклятья, отправился к ним выяснять отношения. Он грозился доказать им неправильность этого решения. Но его прогнали вон и проводили ругательствами. После этого, оставив от греха подальше оружие, но в нашем сопровождении, Боттенлаубен снова пошел разговаривать с солдатами. Он спустился в импровизированные конюшни, осмотрел лошадей. Обругал конюхов за плохое обращение с животными и дал одному из них в ухо. Солдаты не осмелились ответить ему, но сгрудились в противоположном конце помещения. Боттенлаубен крикнул, что разгонит этот их солдатский совет.

На протяжении всей перебранки Чарбинский так и не появился, чтобы помешать графу. На обеде он тоже не присутствовал, как и, по странному стечению обстоятельств, еще два офицера — Кляйн и Салаи. Кто-то сказал, что оба они присоединились к солдатскому совету и, очевидно, больше не хотели вступать в спор с Боттенлаубеном.

На улице снова зазвучал марш и появились войска. Но теперь движение было еще более беспорядочным, чем вчера, люди были рассеяны, иногда можно было увидеть и вовсе отдельно идущих безоружных солдат. Город эвакуировался, за исключением больниц, из которых нельзя было увезти раненых, непрерывно где-то возникала стрельба, и я понял, что мы остаемся не из-за отсутствия приказа, а из-за того, что приказ попросту до нас не дошел. Вопрос о том, не стоит ли нам наконец отправиться в путь, стал животрепещущим. Боттенлаубен отказался об этом говорить, но я был очень удивлен, что Чарбинский и его солдаты тоже пока оставались на месте.

Причина выяснилась во второй половине дня. Около половины пятого появился взволнованный Антон и сообщил, что солдаты готовят нам провокацию, потому что Боттенлаубен бросил вызов совету. Именно на него направлен весь их гнев. Словно в подтверждение этих слов во дворе раздался гул голосов.

— Что ж, — сказал Боттенлаубен, — похоже, вот теперь все и прояснится! Нам нельзя здесь оставаться. А они не хотят нас отпускать. Мы не должны позволить им взять над нами верх.

Мы надели шинели, фуражки и приготовили оружие. Пока Антон помогал Боттенлаубену надеть шинель, я сорвал штандарт с древка и спрятал его на груди под рубахой. Внизу раздался грохот. Открыв дверь класса, мы поняли, что солдаты уже поднимаются по лестнице. Мы заперли дверь и через комнату Боттенлаубена ретировались в следующее помещение, а оттуда в коридор. Дальше по коридору к другой лестнице и по ней вниз. Солдаты с криками гнались за нами. Выбежав из здания школы, мы вновь оказались прямиком перед ними. Аншютц немедленно дважды выстрелил в воздух. Солдаты отпрянули, но быстро пришли в себя и бросились за нами. Мы отступили обратно в школу, миновали коридор на первом этаже и свернули в одну из комнат. Это был лазарет. Раненые лежали на кое-как устроенных постелях.

Боттенлаубен, перескакивая через них, бросился к окну напротив, распахнул его и выскочил на улицу. Мы бегом последовали за ним. Впереди Боттенлаубен в своей длинной, распахнутой, развевающейся шинели, за нами — солдаты. Вдруг из одного из окон раздался выстрел. Пуля ударилась в тротуар рядом с нами, затем последовало еще три или четыре выстрела. Боттенлаубен сделал еще пару шагов, развернулся и выстрелил из своего пистолета десять раз: часть пуль попала в солдат за нами, часть — по окнам. Солдаты убрались за ворота школы, из окон больше не стреляли. Антон начал было ругаться, но я приказал ему замолчать. Мы спешно уходили прочь. Солдаты не отставали.