Сибирский папа

Терентьева Наталия

Я опять кивнула, не полностью уверенная, что это будет так.

– Какую квартиру ты бы хотела? Дом, наверное? Большой дом, собаки, дети… сад… весной цветут вишни… Ты стоишь на втором этаже на балконе, в белом платье, опять беременная… как Наталья Гончарова… всегда беременная… пять раз за семь лет – вот это я понимаю!.. Дом, свой большой дом, это счастье, правда?

Я удивленно посмотрела на Кащея.

– Никогда не думала об этом.

– Так подумай.

– Ты резко разбогател?

– Нет. Просто… Помечтать вместе.

Давай не говорить об этом, если не хочешь. Зачем вообще всё сводить к деньгам?

У меня было двойственное чувство. Мне одновременно хотелось еще целовать Кащея и чувствовать на себе его руки, уверенные, неожиданно горячие, и не слышать того, что он говорит. Потому что он постоянно говорил что-то совсем не то.

У гостиницы я все-таки освободилась от его объятий, хотя он с большой неохотой отпустил меня.

– Ну что, Мария, два подарка ко дню рождения у тебя уже есть… – проговорил он.

– Два? Почему два?

– Машина от папы…

– От отца, – поправила я. – Папа у меня в Москве.

– Настоящий отец – тот, кто родил, – назидательно ответил Кащей.

Я ненавижу, когда меня начинают учить посторонние люди, тем более мои сверстники. То, что Кащей старше меня на восемь лет, никак не дает право ему меня учить. Или он считает, у него теперь какие-то иные права, после наших объятий и поцелуев?

Мы как раз подошли к тому месту, где я припарковала машину. Я даже присвистнула. Номера!.. Моей машине приделали номера! Да какие! «555»! Здорово… Как-то это всё похоже на волшебство… Р-раз – и машина! Два – у нее номера!..

– Машина хорошая, – серьезно сказал Кащей. – Но у нее один недостаток.

– Слишком дорогая? – усмехнулась я.

– Я не думаю про деньги, – так же сдержанно ответил он. – Нет. Посмотри, сколько человек могут в нее влезть. А где будут сидеть наши дети?

И правда… Я была так ошеломлена подарком отца, что не обратила внимания, что в машине две двери и всего два места. Понятно, почему Йорик сидел у него на коленях, вовсе не из баловства.

– А второй какой подарок?

Кащей прищурился, долгим взглядом посмотрел мне в глаза и прямо у самого входа в гостиницу снова поцеловал меня в губы.

– Я сделал тебе предложение.

– Это – подарок?

– Некоторые ждут такого подарка годами и не дожидаются, – улыбнулся он.

Я хмыкнула.

– Ты лично знаешь таких «некоторых»?

Кащей не успел ответить, потому что из подъезда вышла группа наших студентов, Байхэ, увидев меня, радостно замахала мне руками. Вместе с ними вышел и Гена. Как и следовало ожидать, остолбенел, заметив меня с Кащеем, покраснел, остановился, потом резко пошел куда-то в сторону, так же резко повернулся, на бешеной скорости пронесся мимо нас, широко шагая негнущимися ногами, еще раз повернулся, чуть не упал на развороте и, наконец, подошел к нам, встал, покачался туда-сюда и сказал громко:

– Привет!!!

– Привет, Геник, – ответила я.

Мне

отчего-то стало его очень жаль, хотя обычно я бешусь, когда Гена так себя ведет, словно ему тринадцать лет, и он вчера впервые почувствовал свой распирающий и тревожный пубертат. Нет, ведь ему двадцать три исполнилось этой весной. Он вполне взрослый мальчик. Может избирать и быть избранным. Только Гену никто никуда не избирает.

– Гуляли? – с вызовом спросил Гена.

Кащей ухмыльнулся, похлопал его по плечу. Гена вытаращил глаза и сбросил его руку.

– Маша! Иди с нами! – Байхэ, улыбаясь, звала меня.

Стоявшие рядом с ней девушки-индианки тоже кивали и явно ждали, что я присоединюсь к ним. С невероятным облегчением я убежала от своих поклонников, которые остались вдвоем о чем-то разговаривать, причем довольно… мирно. Обернувшись через некоторое время, я увидела, что они всё так же стоят у подъезда, Гена разглагольствует, Кащей кивает, ухмыляясь. А мы с девочками пошли в кафе неподалеку. Я была рада, что есть повод не возвращаться к мальчикам, один из которых уж обязательно опять привязался бы ко мне с вопросами, на которые нет ответа, а также с требованиями, с упреками…

Я слушала, как индианки говорят о своей жизни, о том, как сложно у них получить высшее образование, Байхэ в ответ рассказывала о жизни в их провинции, а я думала, как же по-разному живут мои сверстники на планете. У нас вот высшее образование гроша ломаного не стоит теперь. Плати деньги, скребись кое-как – и ты имеешь шанс получить даже красный диплом, который тоже ничего не стоит, потому что его получает треть студентов. Где вкралась ошибка? В какую часть системы, затормозившей или уже давно сломавшейся и буксующей на месте?

Нет, конечно, на некоторых факультетах, особенно на естественнонаучных и на математических, наука еще осталась, и образование какое-то дается. У нас, например, есть профессор Папанин, преподающий социально-экономическую географию, не родственник ни первого, ни второго именитого соотечественника, но не менее знаменитый в университетских кругах. К нему невозможно подкатить, подвалить, подъехать. Ему невозможно сдать, не зная. Спишешь – всё равно проколешься на дополнительном вопросе, отправишься на пересдачу. Он заставляет учить свой предмет. Те, кто пробовал предложить ему денег, уже не учатся на нашем факультете. И, конечно, он такой не один.

Но я понимаю, как трудно педагогам, которые получают за свой труд в месяц столько, сколько некоторые студенты тратят за раз – ни на что, просто на новую шмотку или на бурный вечер в кальянной, как трудно им продолжать уважать нас, себя, преподающих нам, страну, в которой они родились и выбрали свой путь, и не ушли с него. А мой отец, например, ушел. И в чем-то выиграл.

– Маша, – обратилась ко мне Байхэ, – ты ведь будешь дальше принимать участие в образовании мирового молодежного правительства?